В Московии так убеждены, что Москва — не то чтобы единственно «правильный»… что это попросту единственно возможный наследник Киева, что Московия с легкостью необычайной считала «своим» все, что имело происходить в Киеве. Вопрос, который я только что задал, по-видимому, просто не приходил и даже не мог прийти в голову московиту. Преемственность по оси Киев-Москва была очевидной, сама мысль о преемственности от Древней Руси Новгорода и Великого княжества Литовского и Русского была дикой, неприличной, а возможно, отдавала и религиозным кощунством.
Киев и Новгород, даже Владимир и Суздаль прекрасно осознавали, что принимают эстафету у более древних центров цивилизации. Москва не собиралась принимать эстафету ни у кого. Она намеревалась укорениться в христианском мире как один из первоначальных центров христианства.
Несколько позже, уже в XVII веке, предпринимались попытки связать начало русской истории со Священным Писанием, с Библией. Ведь правнука Ноя, великого праведника, спасшегося в Ковчеге со всеми зверьми и растениями во время Всемирного потопа, звали Скифом. А сыновей Скифа звали Словеном и Русом. Отсюда делались и выводы — славяне и русские происходят непосредственно от праотца Ноя!
Из этих мифов так естественно складывается идея Москвы — Третьего Рима. Ученый инок Филофей Елизаровского монастыря под Псковом учел и разгром Рима варварами (не говоря о том, что этот италийский Рим «впал в латынство», то есть тоже в своем роде пал), и взятие Второго Рима, Константинополя, безбожными турками, выводя свою классическую формулу: «Два Рима падоша по грехам своим, третий же стоит, а четвертому не бывать». И обожествление Московии, и ее монарха отдает откровенным язычеством, особенно в одном из трех «Посланий» старца Филофея «Послание о крестном знамении» [33] , но московиты совершенно не замечают этого, казалось бы, важнейшего обстоятельства.
Впрочем, была Москва и второй Иерусалим. Каждый год, празднуя Пасху, патриарх Московский въезжал на осляти в Москву, имитируя восшествие Христа в Иерусалим. Кощунство?! Наверное, зависит от точки зрения, московиты, во всяком случае, так не считали.
И спорить, конечно же, не имеет ни малейшего смысла. В разговоре с Поссевино, пытавшимся склонить Ивана IV к Унии с католицизмом, Иван заявил: «Что говорить о Византии и греках? Греческая вера называется потому, что еще пророк Давид задолго до Рождества Христова предсказывал, что от Эфиопии предварит рука ее к Богу, а Эфиопия все равно что Византия». Но ему, Ивану, нет дела до греков. Он держит веру православную, христианскую, а не греческую. И что говорить ему о союзе с людьми, которые бреют бороду [34] .
Логики в этом потоке бреда не больше, чем в «Соколе Жириновского» или в сочинениях Фоменко. Тот самый случай, когда люди с умом и с квалификацией вынужденно прекращают «спор», ведущийся на совершенно разных уровнях. Поссевино пытается что-то доказывать или обосновывать, Иван же вываливает на него груду дичайших предрассудков, «доказываемых» другими предрассудками, выдумками и притянутыми за уши «доводами». И какой смысл спорить с человеком, для которого нет разницы между Эфиопией и Византией?
Обожествление царя
Действительно, начиная с Ивана III, московские монархи становятся не только верховными арбитрами в церковных делах, своего рода светскими главами московской митрополии, потом и патриархии. Они становятся объектами вполне натурального поклонения, о чем и свидетельствуют решительно все иностранцы, побывавшие в Московии в конце XVI — начале XVII века.
Исаак Масса полагал, что московиты «считают своего царя за высшее божество» [35] . С ним согласен Г. Седерберг: московиты «считают царя почти за бога» [36] . И Иоганн Георг Корб: «Московиты повиновались своему государю не столько как подданные, сколько как рабы, считая его скорее за бога, чем за государя» [37] .
В более позднее время, конечно, и подданные Российской империи осознают, что их официальная религия обладает этим странным, не вполне христианским свойством. Павел Флоренский прямо заявлял, что «в сознании русского народа самодержавие есть не юридическое право, а проявленный самим Богом факт, — милость Божия; а не человеческая условность» [38] . М.Н. Катков писал, что «Русский Царь есть не просто глава государства, но страж и радетель восточной Апостольской Церкви, которая отреклась от всякой мирской власти и вверила себя хранению и заботам Помазанника Божия» [39] .
«Истина самодержавия царей православных… возводится некоторым образом на степень догмата веры», — говорится в брошюре «Власть самодержавия по учению слова Божия и Православной Русской церкви», вышедшей в 1906 в Москве.
Интересное суждение высказал Всероссийский поместный собор 1917/18 года: для императорского периода «надо говорить уже не о православии, а цареславии». Как видите, вовсе не все московиты, не во все времена и не всегда настаивают на «цареславии». Это принципиальный момент.
Старообрядцы еще в XVIII веке заявляли, что их вера отличается от официального православия тем, что у них «в религии царя нет». Характерен старообрядческий текст: «Послание против поклонения двуглавому царскому орлу и четырехконечному кресту» (1789 год).
Защищая каноничность обожествления человека, московиты ссылаются на опыт Византии… Напрасно. В Византии православие и империя были взаимосвязанными, но не сливающимися неразрывно началами. Император никогда не обожествлялся, и православие вполне могло быть представлено вне империи, и уж тем более независимым от императора.
Константин VII Багрянородный (X век) в своих сочинениях утверждал, что император должен править «ради истины», «в согласии с законом и справедливостью», «как раб и слуга Божий». Если же император впадет в грехи, превратится в деспота, то станет ненавистен народу и может быть свергнут. Свержение впавшего в грехи императора Константин Багрянородный считал не только чем-то естественным, а положительным явлением, проявлением воли Божьей.
В полном соответствии с этими представлениями добрая половина византийских императоров была насильственно отстранена от власти, свергнута. Судьба их различна: убиты, ослеплены, заточены в монастырь.