И есть дремотная восточная деспотия — Московия, еще более чужая для западного русского. Если* не на Киевщине, то в Великом княжестве Литовском, в Белой и Черной Руси, по крайней мере, он пока еще дома… А в Московиии… По правде говоря, не уверен.
Но и теперь не все потеряно! Есть еще шанс. Маленький, безумный, увлекательный. Он состоит в том, чтобы свести в единый организм три великих славянских государства: Польшу, Литву и Московию.
Обстоятельства благоприятствуют, потому что Сигизмунд женится на Констанции Габсбург, и в Польше это вызывает страх, что «немецкая партия» усилится. Шляхетская оппозиция предлагает Дмитрию корону Речи Посполитой. Он — очень удобный претендент, чтобы «собрать» все три короны: западный русский, знающий и тех и тех. И в Московии, и в Речи Посполитой он приходит к власти способом, приемлемым для этих стран. Возникает, по крайней мере, личная Уния, а там все что угодно может быть.
Но ведь и Сигизмунд не дремлет! Уже однажды попавшиеся на жареном, уже однажды прощенные Шуйские сносятся с Сигизмундом и объясняют ему, что он, Сигизмунд, поставил им какого-то «не такого» царя и что этого «не такого» надо свергнуть. А вот не захочет ли сам Сигизмунд сесть на московский трон или усадить туда сына Владислава?
2 мая в Москву приезжает невеста Дмитрия, легендарная Марина Мнишек, а нею 2 тысячи поляков. По классической версии «прибывшие с ним (Лжедмитрием. — А.Б.) польские авантюристы… вели себя в Москве как в завоеванном городе, позволяли себе всякого рода насилие» [76] , что и вызвало «народное восстание».
Трудно сказать, что в поведении поляков было проявлением высокомерия, а что просто отталкивало и пугало москвичей. Вот во время бракосочетания Марины и Дмитрия 68 музыкантов играли им и гостям, а поляки плясали под музыку. В обществе, ориентированном на монашеские идеалы, на «спасение души», на строжайшее соблюдение обрядов, это произвело очень плохое впечатление. А поскольку общество вечных подростков готово было и царя считать совращаемым дитятком, стало очень популярным указывать на тлетворное влияние поляков и вообще всякого «латынства» на царя. Чем и воспользовался Шуйский.
Уж что-что, мятеж-то Васька Шуйский сумел организовать превосходно. Что называется, качественно! 17 мая москвичей разбудил набат. Все дворы, где жили поляки, литвины, западные русские, оказались блокированы. Только Константин Вишневецкий вырвался и поскакал на Кремль, повел своих 400 всадников. Но и его остановили, перегородив улицу, наведя пушку. А чтобы никто ничего не понял, по улицам бегали люди с воплями — мол, поляки царя убивают, царя спасайте! Поди разберись, кто кого убивает, да и лозунг, что называется, «идейно выдержанный».
В Кремле убили верного царю Басманова, перебили наемников-немцев, всех не сложивших оружие. Стрельцам пригрозили, что, если не оставят Дмитрия, ворвутся в их слободу, перебьют их жен и детей (среди прочих сентиментальных баек на Руси очень любят всхлипывать о чадолюбии предков). Стрельцы складывают оружие, и Дмитрий Иванович оказывается в руках заговорщиков.
Он и сам готов сражаться за свою жизнь. Грозит топором из окна, кричит: «Я вам не Борис!» (Видимо, знает, что Борис Годунов был убит?) И при прыжке из окна то ли ломает, то ли вывихивает ногу. Словом, даже убежать не может. Но и захваченный, он требует предъявления обвинений и чтобы на Лобном месте, при стечении народа, его мать опять признала бы его. Словом, если он ненастоящий царь — пусть его прилюдно уличат и осудят. Господа, скажите по совести… Самозванцы так себя могут вести?
Если бояре Шуйского считают его самозванцем… так вот же он, настал желанный час! Самое время позвать Марию Нагую, позвать настоятеля и монахов Чудова монастыря — пусть они вцепятся в самозванца с воплем: «Вот, мол, где ты, Гришка Отрепьев!» Но заговорщики — платная агентура Сигизмунда — действуют иначе… Кто первым открыл огонь, уже трудно установить. Потом на трупе царя насчитали 22 огнестрельных ранения. Как там у Ахматовой?
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Только убийцы друга Анны Андреевны были все же посмелее: они и штыками кололи. А эти ведут себя именно так, как должны вести себя преступники, старающиеся замести свои делишки и побыстрее спрятать концы в воду. Как заговорщики, прекрасно знающие — перед ними настоящий царь. Дело зашло слишком далеко, теперь неуспех заговора для них уж точно обернется плахой… И они стреляют в царя, убивают. Судя по числу выстрелов, они торопятся, спешат, суетятся, мешают друг другу. Но ни один не подошел, не ударил железом в беспомощно лежащего царя. Никто не осмелился взглянуть в глаза убиваемому им человеку. Почему?!
Обычное у московитов отсутствие чести? Природная подлость души? Или нечто иное? Например, признание полутрупа, по которому летит свинец, священной особой? Во всяком случае, народу труп Дмитрия не показали.
Труп «самозванца» закопали в чистом поле, как нечто поганое, неправославное: не спавшее после обеда, танцевавшее под музыку. Но в народе скоро пошли слухи о пугающих знамениях на могиле Дмитрия [77] ; стало ясно, что он еще и колдун. Тогда труп вырыли, сожгли, выстрелили прахом из пушки в сторону Польши. Очень назидательный, очень символический поступок! В 12 лет он кажется великолепным…
День же 17 мая завершился, конечно, польско-немецким погромом. Убиваемые кинулись в польское посольство — но ворота были наглухо закрыты, и ни одного человека не впустили: Сигизмунд последовательно избавлялся от сторонников конкурента. Местами поляки и западные русские отбивались успешно, местами нет, кто-то успел убежать, шла обычная неразбериха погрома.
Убито было то ли две, то ли три тысячи человек; как обычно бывает в Московии, никто не считал. В это число надо включить и музыкантов, игравших на свадьбе Дмитрия, — их перебили за оскорбление чувств православных. Я, конечно, могу и взять в кавычки это слово: «православных». Но ведь московское православие именно таково. В его представлении музыканты и впрямь совершили невесть что.
Разумеется, опять насиловали женщин. Несколько десятков самых молодых и красивых растащили по своим домам князья и бояре, так что не было сие действием только уличного сброда, отнюдь. Еще одна любимая байка москалей, повторяемая ими очень часто и крайне экспрессивно: насчет развратного Запада и ангельски чистой Руси, размножающейся почкованием. А факты таковы: в этот день в Москве не было польской и западнорусской женщины, не оскорбленной русскими… это будет несправедливо. Не русскими, нет. Пусть будет так: московскими свиньями.
На всем этом безобразии и сраме взбирается на трон тот, кто уже много лет беспрерывно врал, подличал и предавал — Василий Шуйский, вскоре прозванный «царь Васька». Сколько раз он говорил прямо противоположное о том, жив ли царевич Дмитрий, и о том, кто же сидит на троне? Раз восемь, кажется. Сколько покойников положил в основу своего трона? Не счесть.