Но ограбление Бенгалии — реалии колониальной войны. А Пётр перенес их на свою собственную страну, на Московию. Скажем, в 1705–м вышел очередной указ: ловить нищих, сдавать в солдаты, а дряхлых или совершенно больных — в монахи; нищим запрещалось подавать. Кто хочет заниматься благотворительностью, пусть отдает деньги в Монастырский приказ, там им найдут применение. Много ли нашлось желающих отдавать деньги в Монастырский приказ, трудно сказать. Но был и такой пункт указа: если кого–то будут ловить подающими деньги нищему, тех следует вести в Монастырский приказ и брать штраф. Половина штрафа идет в казну, вторая половина — тому подьячему, который поймает подающего милостыню. Вот подьячие и ходили по улицам города с солдатами и ловили тех, кто подавал.
Чем эта практика отличается от практики ограбления Бенгалии англичанами? Разве масштабами: ведь двухсот тысяч фунтов никакими батогами не выбьешь из жалостливых купчих, а изумруды трудно отыскать в шапках у нищих.
Из гвардейцев Пётр учредил особые комиссии по расследованию работы учреждений и отдельных людей. Комиссии состояли из офицеров трех рангов: майора, капитана и поручика. Комиссия официально, особым указом получала полномочия рассматривать дела не по закону (да и все равно ведь в юриспруденции офицеры не смыслят), а «согласно здравому смыслу и справедливости».
Позволю себе недоуменный вопрос: чем отличаются эти комиссии от ревтроек, вершивших дела «согласно революционному правосознанию»?
Но даже коммунисты не сажали членов ревтроек на заседания других государственных органов. А у Петра даже на заседаниях Сената сидел гвардеец, которому вменялось в обязанность арестовывать тех, кто будет вести себя «неподобающе и неблагопристойно». А члены Сената, по словам посланника Вебера, «должны были являться к какому–то лейтенанту, который судил их и требовал у них отчета».
Ехидный вопрос: и Пётр еще всерьез хотел, чтобы Сенат не на словах, на деле похож был на тот, на древнеримский Сенат?!
Даже к такому высокопоставленному человеку, как фельдмаршал Б.М. Шереметев, был приставлен какой–то Михаил Щепотьев, гвардейский сержант, и об этом Шереметев писал своему свату Головину:
«Он говорил на весь народ, что прислан за мною смотреть и что станет доносить, чтоб я во всем его слушал».
В другом письме — больше:
«..прошу, чтоб Михаилу Щепотьева от меня взять… постоянно пьян. Боюсь, чего б надо мной не учинил; ракеты денно и нощно пущает, опасно, чтоб города не выжег».
А самому прогнать скотину Щепотьева, чтобы не путался под ногами, Шереметев не мог: ведь Щепотьев привез с собой собственноручное письмо царя, что ему, Щепотьеву,
«велено быть при вас некоторое время и что он будет доносить, извольте чинить».
И сюрреалистическое подчинение фельдмаршала сержанту продолжалось.
Финансовая коллегия требовала отчетности из провинций, и в 1718 году разослали по всей стране требования: прислать статистику доходов и расходов. Ни одной бумажки ни одна губерния не прислала; в 1719 году напомнили… опять молчание. Гвардейцы двинулись на дело и, как полагается храбрым воинским людям, одолели супостатов–приказных. Благо, у них была инструкция самого царя: «Сковать за ноги и цепь на шею положить и в приказе держать, покамест не изготовят все нужные ведомости». Эту инструкцию гвардейцы выполнили везде, кроме Азовской губернии: там чиновники силою вырвались из–под караула и разбежались кто куда.
Но и там, где гвардейцы одолели, ведомостей никто не составил — видимо, просто не умели. Как ни геройствовали гвардейцы, еще ив 1721 году «наверху» не знали ничего о расходах и доходах провинций.
Впрочем, самое веселое началось в 1718 году: наконец–то начались переговоры о мире со Швецией. Все бы хорошо, но куда девать огромную армию в 200 тысяч человек, руководимую 30 генералами? Как ее кормить и содержать? 26 ноября 1718 года последовал очередной указ, которым Пётр, во–первых, приказывал сообщить число проживающих в каждой губернии, уезде, волости, дистрикте. Сим проводилась подушная перепись населения. Во–вторых, Пётр «раскладывал войско на землю», то есть расставлял полки по стране, по разным губерниям, для прокормления. Полки надо было разместить «на вечные квартиры», поротно, отстроив каждому полку и роте по особой своей слободе, с ротными дворами и полковыми дворами для командиров и для штаба. Одновременно армии было велено проверить точность «ревизии», то есть переписи населения.
Сразу надо отметить два обстоятельства.
1. Особые слободы должны были построить к 1726 году, но к тому времени только–только заготовили на стройки лес, и то не везде. Дали сроку к 1730 году, но и тогда построили только штабные дворы, а огромное количество лесу, подготовленного для строительства, пропало.
2. Ревизоры должны были «всеконечно» представить свои «ревизские сказки» к началу 1724 года. Все ревизоры сообщили, что к январю 1724 года ничего кончить невозможно. Срок перенесли на март, с тем чтобы начать сбор подушной подати с 1725 года. Но ревизоры не вернулись и к 28 января 1725 года, до смерти Петра.
Но это так, для понимания общей картины.
Полк, разместившийся в уезде, брал на себя многие функции: удержание крестьян от побегов, ловля беглых, охота за разбойниками, старообрядцами и ворами, надзор за незаконными порубками леса, борьба с контрабандой и незаконным винокурением, надзор за гражданскими чиновниками.
Как и надо было ожидать, полномочия военных постепенно расширялись. Вскоре уже военные собирали подушную подать, выдавали паспорта крестьянам, уходившим на заработки в зимнее время, и обеспечивали стопроцентную явку дворян на собрания. Судьей же во всех столкновениях местных жителей и солдат официально стал полковник. А потом полковому начальству так и вовсе поручили «смотрение за губернаторами и воеводами»…
Подушная подать собиралась военными примерно так же, как это делалось в Индии англичанами, а на острове Ява — голландцами.
«Полковые команды, руководившие сбором подати, были разорительнее самой подати. Она собиралась по третям года, и каждая экспедиция длилась два месяца. Шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков, содержавшихся при этом на счет обывателей, среди взысканий и экзекуций. Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России баскаки времен Батыя»
(Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000. С. 549)
В Казанской губернии один из полков недосчитался всего за 2 года половины тех, кто должен был их содержать: «ушли в бега» больше 13 тысяч душ.
В документах Сената 1727 года сказано вполне определенно: «Бедные российские крестьяне разоряются и бегают не только от хлебного недорода и подушной подати, но и от несогласия офицеров с земскими правителями, а солдат с мужиками».
«Офицеры обычно знать не хотят местное начальство, грубят и дерзят воеводе, а когда воевода пожалуется полковнику, то это хорошо, если полковник грубо ответит, что это не дело воеводы судить поведение господ офицеров; а то пошлет команду, отберет у воеводы шпагу, посадит его под арест, «яко сущего злодея»»,