— Капитан погиб. Эта тварь нас отпускает, если мы не тронем детенышей.

— Ты ему веришь? — крикнул Моиз, вскакивая. — Он убил капитана! Надо выпустить кишки этим мелким, раз они ему так нужны!

— Моиз, он рядом, — сержант устало сел на землю, достал сигарету. — Он нас всех порешит, если мы их тронем.

— Но…он же… — Моиз растерялся, затем отчаянно сжал кулаки. — Это же приказ пророка! Джонас, Паскале, Симон, Питер! Он их убил! И мы просто так уйдем?!

— Он и нас убьет, — кремень щелкал, искры сыпались, но проклятая зажигалка не горела.

— И кто расскажет пророку, что здесь случилось? — Андрая с наслаждением закурил. Небрежно выдохнул дым, чувствуя лопатками неотступный взгляд. — Нам надо выжить, Моиз. Эдему нужны солдаты. Понял?

— Да, сержант, — Моиз устало плюхнулся на землю. — Вас понял.

— Сержант, дай покурить? — хрипло вступил Элиас. — Раз уж такие дела…

— Капитан, — криво улыбнулся Андрая. — В отсутствие Джонаса командование переходит ко мне.

Влажный, напоенный водой мох зашипел, когда он затушил окурок.

— Выдвигаемся к реке. Подберем Кунди, хороним Паскале и домой. Моиз, пригляди за Антуаном, у него крыша малость съехала. Элиас — вперед, я замыкаю.

Лишь пройдя с полсотни шагов, Андрая вздохнул и выпрямился. Замба Мангей больше не смотрел. Ушел, предоставил их собственной судьбе.

Отряд удалялся.

Девяносто метров, сто, сто десять.

Очень надеюсь, что они поскорее уберутся из леса. Я никому не хочу зла. Стреляйте, убивайте друг друга, разрушайте все, что еще уцелело, только не трогайте моих рилл.

Я подошел к клетке, дети уже затихли, и только потерянно перебирали пальцами прутья. Раздраженно ворча — дурная привычка, которую я подхватил у подопечных, снес дверь из толстых бамбуковых прутьев. Дети робко выбрались наружу и боязливо подошли, прижались к ногам, зарылись лицами в шерсть.

— Ступайте следом, — указал я, и двинулся к водопаду.

Мы прошли около полукилометра, когда я наткнулся еще на одного бойца.

Кустарник слева едва колебался, но я знал, что он там: скорчился, вжался в землю, и неотрывно смотрел на нас. У него не было даже сил бежать.

Проходя мимо, я сгреб, придавил верхушку гивеи, и приблизился к юному лицу, (совсем ребенок, не больше двенадцати). К лицу, покрытому частым мелким потом, смертельной испариной.

— Ты — умвамбия, счастливчик, — прогрохотал я на лингала, видя, как мое отражение заполонило пляшущие от ужаса зрачки. — Иди на юг и никогда сюда не возвращайся.

И повел детей вверх по тропе.

Я знал, что он видел. Что навсегда врежется в его память до смертного часа, до последней минуты. Что будет всплывать тенью во снах, жарких и липких от страха.

Он видел, как четырехметровая горилла c серебристой полосой на спине уводила детенышей мимо ревущего водопада. Уводила в лес. Домой.

Глава вторая

Дети скоро устали и еле плелись следом. Я подхватил их на руки и пошел на восток. По последним данным сенсорной сети, семья Бонго была в зарослях молодого бамбука у большой поляны. Там много еды, и я надеялся, что риллы останутся ночевать. Это была ближайшая семья, в которой могли бы принять детенышей.

Вообще гориллы очень любят детей, их балуют все. Сколько раз я наблюдал за тем, как большой Бонго играет с маленькими и отдает им сладкие побеги бамбука. Риллы куда лучше людей. Они не убивают ради еды, не делают оружие, им не нужны деньги, власть, оружие, а достаточно силы собственных рук, чтобы не бояться никого, кроме человека с винтовкой. Но ведь именно для этого здесь я — чтобы они больше никого не боялись.

Ни одно живое существо на этой планете не убивает своих сородичей. Кроме человека.

Год за годом, век за веком. Шестьдесят пять лет назад людям удалось, наконец, уничтожить себя. Я так думал.

Катастрофа… Последнее, что я помню — это глаза мальчишки, убившего меня. Что произошло, кому удалось выжить, что случилось потом? Я был уже мертв, когда начался глобальный конфликт и наша цивилизация погибла.

Но человек живуч. Он слишком хорошо приспосабливается к любым условиям, его адаптационные возможности невероятны. И все это благодаря разуму, который породил и меня.

Дети зарылись носами в шерсть и сопели во сне. Я шел сквозь нескончаемый хоровод звуков нижнего яруса влажного тропического леса, сквозь медленно багровеющий полумрак. Солнце садилось, надо было поторопиться. Наверняка семья Бонго уже устраивается на ночлег. Я быстро продвигался вперед, и шум леса перемещался за мной.

Белоносые мартышки при виде моей тени юрко взбегали на деревья и уже оттуда, с безопасной высоты, встревожено перекрикивались. Пара черно-белых боабоа перепорхнула над головой. Дикая кошка прижала уши и замерла у поваленного дерева в пятидесяти метрах на юго-восток. Я вижу всех вас, и всех сберегу. Хотя бы вас. Живите.

Солнце уже утонуло за лесом, и длинные облака, подсвеченные розоватым сиянием, как руки, выбросились на полнеба. Черной тенью от вершины на склоны горы Бисоке ложилась ночь.

К счастью, семья рилл была на прежнем месте. Вожак, Большой Бонго уже свернулся в неком подобии гнезда из ветвей и травы, и, подпирая рукой голову, меланхолично созерцал закат — он никогда не утруждался особенным устройством ночного обиталища. Неподалеку, так же неряшливо, как отец, расположились два старших сына: Куимба и Кожо. Женщины и дети возились вверху, на деревьях, на высоте трех метров, кропотливо сплетали ночные колыбели.

Бонго услышал шаги, приподнялся и вопросительно фыркнул. Я всегда старался не нервировать вожаков и не вторгаться в их территорию. Бонго, с его болезненным самолюбием, особенно раздражало мое присутствие. Рядом со мной он выглядел едва окрепшим детенышем возле взрослого самца. И это Бонго, самый могучий из горилл по эту сторону гор Вирунги! Он понимал, что силы неравны, и после каждого моего визита срывал злость на сыновьях и женах.

Вот и сейчас оба его сына настороженно присели в гнездах, и на лицах их отразилось тоскливое ожидание папиных оплеух. Но делать было нечего, на моей груди, там, где должно было биться сердце, спали двое спасенных малышей.

Я выступил из тени и осторожно приблизился. Бонго выпрямился и предостерегающе заворчал — соблюдая протокол встречи: «Зачем ты пришел на мою территорию?».

Сложность была еще и в том, что в семье Бонго, помимо двух подростков, уже было три разновозрастных ребенка. Примут ли они еще пару трехлетних детенышей?

Когда родились Арчи и Делия, мне казалось это чудом. Сразу двое в семье Бобби! Ведь самка гориллы может родить только раз в пять лет, а живут они от силы лет сорок. Как я радовался, как выводил их на богатые едой места, как оберегал от болезней и хищников. И не уберег.