– Сейчас налево свернете, минуете Сиреневый бульвар и потом…
Виктор вздрогнул. Ему как будто разом стало нехорошо – давнее, почти забытое школярское чувство, когда внезапно вызывают к доске, а ты не готов, не успел, не выучил…
– Здесь рядом Сиреневый бульвар? – как можно небрежнее спросил он.
– Да не то что рядом, а вы, можно сказать, на нем уже и есть, – улыбнулся милиционер. Он, вероятно, еще долго бы объяснял что-то непутевому водителю, но мотор взревел, машина тронулась с места, и младший лейтенант Доронин навсегда пропал из жизни Виктора Волошина.
Наверное, это злодейка-память так услужливо, хотя и помимо его воли, привела его по этому адресу. Действительно, как он мог не узнать?.. Вот поворот, которым столько раз пользовался Юра; а вот и скверик недалеко от Вериного дома, и та самая злосчастная скамейка. Еще чуть-чуть – и сам дом вырос перед ним, пугая уже потемневшими окнами и своим окраинным, совсем не столичным видом. У подъезда было темно – на лампочках, что ли, здесь экономят?! – и совершенно пусто. Виктор задержался у дверцы машины, словно раздумывая: да или нет? Впрочем, раздумывать было уже незачем, и он со всей оставшейся в нем еще решительностью запер машину и шагнул в темный подъезд.
Грязная длинная лестница. Гулко отдающиеся в тишине волошинские шаги. Надо же, лифт заработал… Шестой этаж. Нужная квартира. И кнопка звонка, который так же, как и всегда, залился под его рукой такой знакомой серебристой прерывистой трелью… Разумеется, никто не откликнулся – тоже как всегда. Словно потеряв остаток сил, как будто окончательно разочаровавшись в предлагаемом ему судьбой повороте событий, Виктор тяжело прислонился к двери, пытаясь нащупать в кармане сигареты, и привычным жестом вытащил их вместе с зажигалкой.
Дверь за его спиной неожиданно подалась.
Тот, кто давно уже не носил имя Дмитрия Владимировича Волковского, хотя мысленно продолжал называть себя именно так, встал из-за письменного стола и подошел к окну своего кабинета. Сейчас, в конце семидесятых, его кабинет выглядел совсем иначе, чем пятьдесят лет назад: никаких зеркал и драпировок, никакой старинной мебели, никакого мрака, наводившего, помнится, такой страх на его пациентов… Теперь его окружала совсем иная обстановка: большие незашторенные окна, яркое освещение, светлая современная мебель из ДСП. Мируар – забавная устарелая машинка – уже много лет пылится на дачном чердаке в Акулове. Она давно не нужна в работе и не оказалась выброшенной лишь потому, что жаль усилий и времени, затраченных на ее создание…
Да, действительно, за почти полвека многое изменилось. Технология воздействия на людей полностью отработана и щедро приносит свои плоды. Волковской научился черпать из других людей их энергию, дающую ему молодость, здоровье, удачливость и богатство. Конечно, он овладел этой наукой не сразу, потребовались долгие годы аналитической работы и путешествий по странам Азии и по российской глубинке. Почти десять лет Волковской изучал обряды наведения порчи, принятые у разных народов, и на их основании выработал собственный метод – по всем признакам, наиболее точный и совершенный.
Но одно дело теория, и совсем другое – практика. Дмитрий долго не осмеливался воплотить свои гипотезы в жизнь и провести необходимый эксперимент, обдумывал все условия, пытался предусмотреть все возможные варианты. И наконец решился. Это произошло летом 1939 года, в Сухуми, в санатории Академии наук. Соседом Волковского по двухместной палате оказался молодой инженер Иннокентий Федяев – двадцативосьмилетний, рослый, дородный, со свежим румяным лицом и аккуратно подстриженной русой бородкой мужчина. Несмотря на цветущий вид, Федяев лечился в здравнице от невроза, и во второй же вечер, во время обильного ужина, плавно перешедшего в дружеские посиделки за полночь, Дмитрий узнал причину его недуга. Чередуя молодое вино и знаменитую местную чачу, Федяев поведал банальную житейскую историю, случившуюся в его собственной семье. В их доме была прислуга Нюра – молоденькая и глупенькая девушка из деревни. Прослужив Федяевым верой и правдой около года, Нюра неожиданно забеременела – разумеется, не будучи замужем. В ответ на расспросы и укоры хозяйки, которые посыпались как из рога изобилия, когда тайное сделалось явным, девушка молчала и только горько плакала. Мадам Федяева взвесила все «за» и «против». С одной стороны, она была довольна домработницей – девчонка хорошо готовила, содержала квартиру в чистоте и не воровала. Расставаться с ней не хотелось – все знают, как трудно в наши дни найти хорошую прислугу. Но с другой стороны, о том, чтобы терпеть в своем доме ребенка этой самой прислуги, не могло быть и речи. Вывод оказался прост: Нюру не рассчитали, а отправили к знакомому врачу на аборт – подпольный, потому что легальные аборты несколько лет назад в СССР запретили. Девушка покорилась и физически перенесла операцию хорошо, но, к несчастью, тронулась после нее умом. Каждый раз при виде маленьких деток она начинала жутко, в полный голос выть, как воют в деревнях плакальщицы над гробом. И хозяевам ничего не оставалось, как сдать помешанную в сумасшедший дом, где она не зажилась – меньше чем через год Нюру похоронили.
Слушая пьянеющего на глазах рассказчика, Волковской не верил своей удаче. Этот человек подходил ему как нельзя лучше! Хотя Иннокентий и не признался ни в чем прямо, догадаться, кто стал причиной несчастий бедной Нюры, было совсем несложно. Без всякого применения своих приборов Дмитрий понимал, что в ауре его собеседника существуют крупные бреши – постарался и сам Федяев, соблазнив наивную девушку, постаралась и его матушка, погубив жизнь Нюры и тем самым проделав в родовой оболочке сына немалую дыру. И этим обязательно надо воспользоваться, нельзя упускать такой шанс!
Не то чтобы Волковской целенаправленно желал зла своему соседу по санаторной палате. В глубине души он даже сочувствовал ему как мужчина мужчине – ну не устоял человек перед соблазном, бывает, кто из нас без греха. Опять же, раз заработал невроз, значит, мучается совестью, что не помог Нюре и даже маменьке ни в чем не признался (видно, крепко ее боится!). Федяеву просто не повезло, что он вовремя подвернулся Дмитрию под руку. И жалеть его для Волковского было бы так же нелепо и смешно, как жалеть собак или лягушек, на которых господа Сеченов и Павлов изучали рефлексы. Так уж устроен мир – одни живые существа становятся подопытными, другие ставят на них эксперименты. И это правило распространяется далеко за пределы науки.
Дмитрию не терпелось провести опыт как можно скорее, но здравый смысл, как обычно, восторжествовал над эмоциями. Гораздо разумнее было дождаться окончания срока действия путевки – это исключало возможность повторного эксперимента в случае неудачи, но зато предоставляло свободу для отходного маневра. В последний вечер подружившиеся соседи устроили в палате прощальную пирушку с обильной выпивкой. Точнее, пил один Федяев – Волковской только притворялся, что не отстает от него.
Согласно теории, объекту (Дмитрий решил называть его донором) следовало находиться в бесчувственном состоянии. Планируя опыт, Волковской колебался между гипнозом и снотворным, но молодой инженер облегчил ему задачу, самостоятельно намешав в своем организме изрядное количество спиртного. Часа в два пополуночи он с трудом добрел до своей кровати и тут же уснул крепким сном. И Дмитрий, волнуясь, как барышня на первом свидании, приступил к эксперименту…