Генерал нехорошо рассмеялся.
– Деточка, – вроде бы даже ласково проговорил он. – Ты меня не понял. Тебе никто ничего не «предлагает». И согласия твоего никто не спрашивает. Не трясет оно никого, твое согласие, усек? У тебя нет выбора. Ты будешь делать все, что тебе скажут. Или отправишься в зону. Тяжкие преступления не имеют срока давности, а групповое изнасилование и доведение до самоубийства – это тяжкие преступления. И на показания Инны можешь особенно не рассчитывать. Это для нас с тобой информация, а в суде они никакой силы не имеют. Кто-то кому-то что-то сказал – это, знаешь ли, не аргумент. Вот медицинское заключение – аргумент. И запись телефонного разговора – аргумент. Более того – поджог, смерть подельников и инсценировку собственной гибели я тоже на тебя повешу. Так что не беспокойся, загремишь по полной, это уж я тебе обеспечу. А если буду сильно сердит на тебя, то обеспечу еще и веселую жизнь на зоне. Ты вообще знаешь что-нибудь о колониях строгого режима или тебе прочесть небольшую лекцию?
– Мне надо подумать… – хмуро пробормотал Макс, чувствуя, что его загнали в угол.
– Ну-ну, подумай, – усмехнулся Влад. – Только тебе это ничего не даст. Тебе меня не переиграть, кишка тонка. Надеюсь, ты в курсе, какой я занимаю пост? Вот то-то и оно. Кто ты против меня? Сопляк с липовыми документиками. Максимум, что ты можешь сделать, – это драпануть куда-нибудь в Самару или Воронеж и бомжевать там на вокзале. И то добираться туда придется своим ходом, потому что я тебя тут же в розыск объявлю, и с поезда, и с самолета тебя снимут. Только это не выход. Я тебя везде сыщу – и в Самаре, и в Воронеже. Из-под земли достану. Понял?
– Понял, – обреченно кивнул Макс.
Чего тут не понять? Выхода, похоже, действительно не было. Эх, чуяло его сердце, что не нужно было ехать в Москву. Зря он послушался Элизу… Кстати, надо бы ей написать. Отыскать какое-нибудь интернет-кафе, или как они теперь называются, и черкнуть хоть пару строк…
На другой день он прямо с утра отправился по специализированным магазинам и салонам для художников. Нельзя было не заметить, что с тех пор, как Макс последний раз покупал что-то из товаров для изобразительного искусства, ситуация здорово поменялась. Во времена его юности, когда он учился в художественной школе, приобрести что-то самое необходимое оказывалось проблемой. А теперь глаз радовал огромный выбор товаров на любой вкус. Без всякого труда он купил мольберт, краски, кисти, холсты и все остальное, что было нужно для работы. Вернулся домой и сразу же приступил к работе. Влад настоятельно предупреждал, чтобы он не затягивал. Как только картина будет готова, приедет эксперт, чтобы оценить, насколько качественно она выполнена и похожа ли на полотна его отца. Генерал недвусмысленно дал понять Максу, что в его интересах сделать все как можно лучше и как можно точнее скопировать отцовскую манеру.
Признаться, сначала у Макса была мысль «прикинуться шлангом». Мол, не умею я рисовать так хорошо, как папа, что с меня взять! Попробовать намалевать что-то для виду, а потом развести руками. Типа, я не волшебник, я только учусь, что вы от меня хотите? Однако, поразмыслив, он решил отказаться от этой идеи. Во-первых, все равно не поможет. Умеет он рисовать, не умеет – от него не отстанут. По-любому заставят участвовать в драке за наследство, от этого никуда не деться. А во-вторых, в нем вдруг проснулся какой-то странный азарт. Стало любопытно – а действительно, сумеет ли он создать полотно, которое окажется не хуже ранних работ его отца? Вдруг получится? И Макс с энтузиазмом принялся за дело. Это стало словно негласным соревнованием с отцом, попыткой что-то доказать ему, донести, объяснить языком мазков и красок все то, что творилось у него на душе…
Максим решил, что никому не сообщит авторского названия картины, но про себя он твердо знал, что будет именовать ее «Отец». И вложит в символический рисунок все, что ассоциировалось у него с этим словом. Первые воспоминания детства, в отличие от воспоминаний большинства людей, были связаны у Макса не с мамой, а с папой. В его памяти сохранились яркие картины того, как они гуляют вместе по осеннему парку и папа учит его рассматривать красоту узора на упавших кленовых листьях. Как любимая его, Макса, забава – легкий мячик из цветных кусочков кожи – вдруг застревает между ветками дерева и папа, большой, сильный, всемогущий, игрушку оттуда снимает. Как папа учит его смешивать акварельные краски и под руками рождается настоящее чудо – синяя краска, попав в желтую, вдруг становится ярко-зеленой, точно первая весенняя трава… А их разговоры об искусстве! Их походы в музеи, где папа так интересно, так увлекательно рассказывал и объяснял, что изображено на каждой картине. А…
Впрочем, будут в этой его картине и не только приятные, солнечные воспоминания. Если уж быть честным, то честным до конца. Максим скажет своей картиной обо всем. И о том сложном периоде, когда они с отцом перестали понимать друг друга и отдалились, разошлись в разные стороны, как иногда расплываются от ветра два вместе упавших в воду осенних листа. И о том, как начал менять свое отношение к отцу под влиянием Лены, Максим тоже скажет. И о предательстве Емельянова-старшего, не захотевшего прийти на помощь в трудную для сына минуту, тоже не умолчит…
Он так погрузился в работу, что не знал, сколько прошло времени. День? Неделя? Месяц? Вроде бы не один день, потому что свет за окном сменялся темнотой, и нужно было зажигать люстру, а потом гасить ее, потому что она мешала, давая не то освещение, которое ему было нужно. Он точно что-то ел, вроде бы даже ходил в близлежащую забегаловку за продуктами. А иногда даже спал, но проснувшись, первым делом бежал к мольберту.
Наконец настал момент, когда картина была готова. Макс сообщил об этом Владу, регулярно беспокоившему его контрольными звонками.
– Что же, хорошо, – сказал тот. – Завтра жди в гости эксперта.
Максим встал пораньше и еще раз внимательно осмотрел свою работу. Он был ею доволен. Трудно сказать, получилась ли она похожей на картины его отца, была ли она хуже или лучше… Но ему удалось выразить в ней почти все, что он хотел ею сказать, а это было самое главное. Даже на душе стало чуть-чуть полегче.
Раздался звонок в дверь, он пошел открывать. Женщину, стоявшую на пороге, Макс узнал сразу. Выглядела она неважно, постарела, еще больше подурнела, но все-таки это была именно она.
– Здравствуйте, тетя Марина, – сказал он, отступая, чтобы пропустить ее. – Проходите, пожалуйста.
– Здоровее видали, – буркнула гостья. За десять лет ее всегдашняя грубоватость никуда не делась. – Ну что, нарисовал?
– Да. Идите в комнату, смотрите.
Марина шагнула в комнату, не разуваясь и не сняв дубленку. В этот момент подал голос ее мобильный, заиграв какую-то очень знакомую мелодию.
– Да? – отвечала она в трубку. – Да, доехала, нашла быстро, не заблудилась. Нет, работы еще не видела. Конечно, позвоню. Пока.
– Это же Бетховен, «К Элизе», – вспомнил Макс, когда она закончила разговор.
– Оно самое, – усмехнулась Марина. – Кстати, об Элизах. Привет тебе от нее. Ну что уставился? Ты же так хотел ее увидеть, встретиться предлагал, на скайп разводил, фотку выклянчивал. Так вот она, твоя Элиза, стоит перед тобой. Приехала из своей Австралии, где много диких кенгуру.