Кто-то положил ему сзади руку на плечо. Лида молча обняла его и, не говоря ни слова, повела вверх по ступеням старого палаццо. Репетиция продолжилась и закончилась на удивление мирно, и хотя Соколовский так и не увидел этим вечером на сцене того «Зонтика», которым, бывало, восхищался в Москве, но все же у него появилось смутное ощущение, что показать это пресыщенной итальянской публике не стыдно.
Глубокой ночью в отеле они так же молча разошлись по своим комнатам. Больше всего на свете Алексею хотелось сейчас последовать за Лидой и уснуть с ней рядом, защищаясь ее присутствием от кошмаров и комплексов тягучей ночи, не желавшей забрезжить сереньким рассветом. Но, как суеверный мальчишка, он намеренно заставил себя отказаться от этой простой мечты, будто загадал себе на завтра удачу только в том случае, если сумеет выдержать без Лиды еще одну ночь.
Он не мог поверить своим глазам. То, что происходило на сцене, было настолько удивительно и до такой степени не похоже на все виденное им раньше, что душа его замирала и звенела натянутой струной, боясь поверить в реальность происходящего. Соколовский всматривался в хорошо знакомые ему лица, не узнавая их и пытаясь понять, что же все-таки происходит, но по-прежнему не узнавал, не понимал, недоумевая и радуясь, точно ребенок…
А на сцене царила Лида. Она подчинила себе и вобрала в себя все действие спектакля, заслонила и заполонила собой привычный образ героини, перечеркнула все намеченные рамки и вознесла идею «Зонтика» так высоко к небу, что теперь ее не узнавал сам автор этой идеи. Она стала и актрисой, и режиссером, и создателем нового спектакля, рождавшегося на глазах молчаливой публики из недомолвок и иносказаний, из пенных и извилистых, как кружево, движений женщины, из ее тончайшей грусти, едва уловимых взглядов и таких нечаянных поворотов фигуры, которых не в силах был бы уловить даже изощренный фотограф. Она сама играла эту пьесу, и Иван, ее партнер по сцене, подчинился ей с каким-то непонятным и непротестующим восторгом, стушевавшись рядом по воле Актрисы и во имя ее. Алексею же — ее партнеру вне сцены — оставалось лишь смотреть, изумляться, молчать и, быть может не соглашаясь с ней ни в чем, все же преклоняться перед тем, как эта женщина держит зал в своем маленьком кулачке, не потрудившись даже сжать его как следует и упуская между тонких пальцев свое счастье, но не внимание потрясенного зрителя.
Замерев на фоне кулисы после финальной реплики и сделав неимоверную по напряжению и мастерству паузу, Лида дождалась шквала аплодисментов и раскатистых итальянских «брависсимо!», которыми наградила ее публика, и мгновенно исчезла со сцены. Соколовский, ринувшись за ней, нашел ее неподвижно глядящей в зеркало в крохотной гримерке, отведенной русской труппе. Лида повернула к нему побледневшее, одухотворенное неясной мучительной мыслью лицо, и он произнес совсем не то, с чем бежал сюда и искал эту женщину.
— Ты не вышла на поклоны. Почему?
— Я не смогла, — совсем просто ответила Лида. — Мне захотелось остаться одной.
Алексей усмехнулся, глядя на нее и восторженно, и ревниво.
— Это не профессионально, детка. Ты слышишь, там еще продолжают хлопать. Ты должна пойти туда.
— Вместе с тобой, — сказала она и встала легко и красиво, протянув ему руку. — Триумф или проигрыш — это же наше общее дело. Не правда ли, маэстро?
О проигрыше речи не шло, но режиссер не стал говорить актрисе об очевидном и только молча принял ее руку. Когда они вышли на сцену, прихватив с собой из-за кулис и Ивана, зал взорвался новыми аплодисментами, и зрители встали им навстречу. Яркий свет театральных прожекторов упал на Лидино лицо, и Алексей на мгновение позабыл о том, что тоже должен кланяться, заглядевшись на это лицо и подумав, что никогда еще не видел его столь прекрасным. Из милой, прелестной девушки, имевшей способности к театральной игре, в эти часы и мгновения у всех на глазах родилась талантливая актриса, быть может даже великая, и ее красота на сцене становилась силой, почти сравнимой с силой любви и силой искусства.
Оказавшись вскоре после спектакля на узенькой венецианской улочке и воссоединившись с другими участниками труппы (при этом, разумеется, им пришлось выдержать град мокрых поцелуев Лены Лариной, неуклюжее слоновье пожатие руки ее мужа и искренние, но чересчур долгие поздравления Володи Демичева), исполнители спектакля и их режиссер наконец-то обнялись сами и почувствовали себя победителями. Опустошенные и растерянные, досуха выжатые волнением, они тем не менее понимали, что в этот вечер театр Соколовского совершил некий прорыв в будущее и что благодаря Лиде их выступление наверняка не останется на фестивале незамеченным.
— Куда теперь? — спросил Ваня, с каким-то новым для него, непривычным обожанием взиравший на свою партнершу.
— Время еще не позднее, и после нас играют поляки и хозяева-итальянцы. Неплохо было бы все-таки посмотреть сегодня хоть что-нибудь из фестивальной программы, — благоразумно заметил помреж Володя.
Он был совершенно прав. В предыдущие дни Соколовский не настаивал на просмотре спектаклей других участников фестиваля, потому что, во-первых, у них было совсем мало времени, во-вторых, не хотел отвлекать ребят от сосредоточенного настроя на «Зонтик», а в-третьих, не любил перед собственными выступлениями ненужных сравнений и лишних эмоций — самоуничижительных либо шапкозакидательских. Однако теперь, после бесспорного триумфа и в ожидании решения жюри, конечно, стоило бы поучиться театральным приемам и сценическому мастерству у друзей-соперников.
— Ну нет, — заупрямился Леонид Ларин. — Мы и так все едва живые от волнения и усталости. Если хотите знать мое мнение, то за оставшиеся дни фестиваля мы еще успеем объесться высоким искусством. По-моему, единственное, что нам сейчас нужно, — это хороший ужин и веселая компания.
— Значит, отправляемся в ресторан, — безапелляционным тоном заявила Елена. — Непременно морской, рыбный — это престижно и принято в Венеции.
— А потом закатимся куда-нибудь в ночной клуб, казино или варьете! — обрадовался Иван. Самый наивный и неискушенный из всей труппы, добродушный и непосредственный по натуре, он готов был теперь, как щенок, весело ловить собственный хвост и праздновать с друзьями хоть до утра. — Отметить же надо, ребята, когда еще выпадет такая удача!..
На лице Володи Демичева мелькнуло легкое неудовольствие, он выразительно оглянулся в поисках чего-нибудь деревянного и, не найдя, постучал костяшками пальцев по Ваниной голове, бормоча: «Тьфу, тьфу, тьфу…» Ларины тоже накинулись на бедолагу с воплями: «Ты что?! Сглазишь!..» И посреди всего этого шума и гама, посреди дружеских тычков и необидных шуток, посреди мужского смеха и женских восклицаний один только Алексей наконец заметил, что Лида до сих пор не сказала ни слова.
— Может быть, спросим все-таки у самой героини? — медленно произнес он, адресуясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности.
Она стояла в такой задумчивости, что режиссеру пришлось еще раз повторить вопрос, перекрывая разговоры друзей, и окликнуть ее: «Лида!» — чтобы она наконец обратила на него внимание. И когда она поняла, чего от нее хотят, то в наступившей вокруг тишине сказала так спокойно, будто только об этом и думала все время: