Она вскочила, уронив миску и ложку, которые так и лежали у нее на коленях.
Торак помог ей подобрать их, неловко кивнул и начал:
— Знаешь, Ренн…
— Что знаю? — Голос прозвучал резче, чем ей хотелось.
— Ага, ты здесь, Торак, — раздался вдруг совсем рядом голос Фин-Кединна.
И впервые в жизни Ренн не обрадовалась приходу своего любимого дяди.
— Идем со мной, — сказал вождь племени Ворона Тораку, явно не подозревая о намерениях Ренн. — Нам с тобой нужно кое-что сделать.
Торак хотел что-то сказать, но не решился. А Ренн спросила:
— А куда мы пойдем?
Но Фин-Кединн велел ей остаться.
— Нет, Ренн, — мягко возразил он, — тебя это не касается. Со мной пойдет только Торак.
Торак как-то странно посмотрел на нее — она так и не поняла, что означал этот взгляд, — и последовал за вождем племени Ворона в чащу Леса.
Он шел, прикусив от нетерпения губу. Теперь он перестал быть изгнанником и очень надеялся, что они трое — он, Ренн и Волк — снова будут вместе, однако твердой уверенности в этом у него не было. После наводнения Волк ни разу и близко к стоянке не подошел, а их отношениям с Ренн по-прежнему мешала мучительная недосказанность.
И вот теперь Фин-Кединн куда-то вел его по лосиной тропе, не говоря зачем. Шел он довольно быстро, с силой опираясь о посох; на одном плече у него висела сумка из сыромятной кожи.
Через некоторое время Фин-Кединн вдруг резко остановился, сунул свою сумку под ореховый куст и велел Тораку лечь на землю.
На вопросы Торака он ответил так:
— Пора заняться твоей татуировкой. Ты же не можешь всю жизнь прожить с меткой изгнанника.
Торак тоже не раздумал об этом, но, услышав подобное заявление от Фин-Кединна, насторожился.
— Ты собираешься ее вырезать? — просил он.
— Нет, — ответил Фин-Кединн. — Ложись.
Торак послушался, лег на спину и стал смотреть, как Фин-Кединн достает из сумки костяную иглу, маленький молоточек из рога для нанесения татуировки и что-то еще, завернутое в кусочек оленьей шкуры. В свертке оказались комки охры, «крови земли», а также белый гипс и зеленый туф.
— Я послал Бейла искать траву резеду, — сказал Фин-Кединн таким тоном, словно это все объясняло. — А ты лежи спокойно и не двигайся.
Прицелившись иглой и молоточком, он натянул кожу у Торака на лбу большим и указательным пальцем и стал быстро и ловко наносить какой-то рисунок поверх прежней татуировки, время от времени прерываясь и вытирая выступившую кровь.
Сперва Тораку было очень больно. Потом просто больно. Чтобы отвлечься, Торак старательно изучал ближайший ореховый куст. Орехи на нем еще толком не дозрели, но какая-то белка уже деловито собирала урожай, то и дело поглядывая на вторгшихся в ее владения людей и выражая свое недовольство сердитым треском.
Потом Торак все же решился перевести взгляд с орехового куста на Фин-Кединна.
На своего приемного отца.
Он понимал, какая это большая честь для него; он был почти счастлив, но все же поступок Фин-Кединна сильно его озадачил.
— И все-таки я кое-чего не понимаю, — сказал он.
Фин-Кединн продолжал молча работать, и Торак снова заговорил:
— Когда я впервые встретился с тобой — и ты узнал, кто был мой отец, — ты очень рассердился. Но с тех пор много воды утекло, и мне стало казаться, что иногда ты ко мне очень хорошо относишься, а иногда — не очень.
Положив комок охры на маленький жернов, Фин-Кединн принялся растирать его с помощью куска гранита.
— Я знаю, ты сердит на моего отца, — осторожно продолжал Торак. — Но моя мать… Ее-то ты ведь не ненавидел?
Фин-Кединн продолжал растирать охру.
— Нет, — сказал он. — Я ее любил.
По Лесу звонким эхом разнеслась птичья трель. Над цветами таволги жужжали пчелы.
— А она относилась ко мне, как к брату, — вздохнул Фин-Кединн. — Она любила только твоего отца. Только его она любила так, как жена и должна любить своего мужа.
Торак судорожно сглотнул и спросил:
— Значит, поэтому… ты его так ненавидел?
Фин-Кединн снова вздохнул:
— Взросление человека порой похоже на болезнь души, Торак. Телесная душа хочет во всем главенствовать и борется с душой племени, приказывает, как ей следует поступать. Тут главное обрести равновесие — знаешь, как при изготовлении хорошего ножа. Нужен некий баланс. В общем, мне для этого понадобилось немало времени. — Он обмакнул уголок оленьей шкуры в кашицу из охры и стал втирать ее в только что нанесенный рисунок у Торака на лбу. — Я, разумеется, давно уже перестал ревновать ее к твоему отцу. Но продолжал считать, что именно он повинен в ее гибели. Я и теперь виню его в этом.
— Но почему?
— Он сам присоединился к Пожирателям Душ. И когда она родила тебя, ей приходилось скрываться вместе с ним. В такой трудный момент она оказалась вдали от родного племени. Если бы он не подверг ее тогда такой опасности, она вполне могла бы остаться жива.
— Но он же не нарочно подвергал ее опасности!
— Только не проси меня, чтобы я простил его, — предупредил Фин-Кединн. — Ради твоей матери я принял тебя в племя Ворона. Ради нее — как, впрочем, и ради тебя самого, — я решил стать тебе приемным отцом. Но не требуй от меня слишком многого. — Он старательно протер жерновок пучком моха и принялся крошить туф.
Торак внимательно смотрел на него, понимая, как сильно успел уже полюбить этого человека.
— А у тебя никогда не было жены? Или подруги? — спросил он.
Губы Фин-Кединна дрогнули в усмешке.
— Ну, конечно же, была! Я женился на девушке из племени Волка, но через некоторое время она сама сказала, что нам лучше расстаться, и была права. Потому что я по-прежнему думал только о твоей матери.
Они помолчали. Потом Торак снова спросил:
— А какая она была, моя мать?
Фин-Кединн слегка вздрогнул, но ответил довольно спокойно:
— Тебе, должно быть, отец о ней немало рассказывал.
— Нет. Когда я задавал ему этот вопрос, он сразу становился очень печальным.
Фин-Кединн еще немного помолчал, потом сказал:
— Она знала и понимала Лес, как никто другой. И очень его любила. И Лес тоже ее любил. — Он посмотрел прямо на Торака, и его голубые глаза ярко блеснули. — Ты очень похож на нее!
Этого Торак никак не ожидал. До сих пор мать была для него неким туманным образом — неведомой женщиной из племени Благородного Оленя, оставившей ему на память свой рожок с охрой… и объявившей его, своего сына, лишенным племени.