— Так, да не так. Ангел там жил уже давно, с тех самых пор, как монастырь построили. Должен был он тот монастырь беречь, но не уберег. И за то был наказан, оставлен на пустом месте рыдать, пока его заново не построят. Но видит ангел: есть тут один человек. Молится, чего-то там хозяйствует помаленьку. Стал ангел к нему путников направлять, чтобы они ему корки носили, пробивал босыми своими ногами после буранов тропочку до ближнего ключа, где монах брал воду. А тот думал, что это медведь вокруг бродит. Медведь и верно повадился ходить на погорелье. Наверное, проснулся в своей берлоге от пожара, от шума. Но ангел строго его вразумлял, чтобы он монаха не трогал. Теофил видит, что медведь смирный, а есть ему зимой нечего. Монах и говорит: «Припас у меня скудный, но если будешь со мной вместе трудиться — буду тебя кормить». Стали они с медведем место расчищать под новую постройку. Монах в лесу деревья валил. Они с медведем на пару бревна подтаскивали. А ангел тихонько им помогал. И стал замечать Теофил, что растет новый храм, как говорится, не по дням, а по часам. Понял он, что есть у него незримый помощник, а кто — не ведает. Стал и для него хлеб оставлять — на том месте, где в храме алтарь будет. Оставит сухую корку — глядь, а на следующий день там пышный каравай, будто только из печи.
Ну, вот так они втроем работали, а порой монах и прикрикивал — и на медведя, и на ангела: мол, куда ты задевался, помогай! Со временем стал ангел им зримо являться. Посмотрел на него Теофил, какой он весь из себя тоненький, прозрачный, и говорит: «Ты уж лучше молись за нас, а бревна да каменья мы с Мишей будем ворочать». А ангел в ответ показал ему свои руки — узкие, как у девушки, белые, а ладони все в кровавых мозолях. «Ты, — говорит, — ночами спишь, медведь всю зиму спит, а я без сна живу. И днем и ночью молюсь, днем и ночью тружусь». К весне возвели они малую церковку и на Пасху думали ее освятить.
А на Страстной вдруг такая буря разыгралась! И снег, и дождь, и ветер, на озере лед поломался, на берега попер. И большая беда приключилась — загасило непогодой огонь в лампадке — а тот огонь монах хранил еще с пожарища, чистый огонь, священный. Свой, мирской, высечь недолго, но у мирского той силы нет. Вот сидят они, горюют — Светлый праздник на носу, а им не от чего свечечку затеплить.
И говорит Теофил ангелу: «Хоть бы ты куда слетал, огоньку нам принес!» Тот в ответ: «Это дело для меня — не дело. Единым духом слетаю и вернусь». Встал ангел на громадный круглый камень-валун, оттолкнулся от него, расправил крылья, и только его и видели. Но часа не прошло — летит уже обратно. «Я, говорит, был во граде Иерусалиме, взял там небесный огонь, что нисходит на Пасху Православную. Огонь этот святой, и поначалу он даже не жжется».
Достал из-за пазухи свечу горящую, поднес монаху к бороде — огонь бороду обтекает, а не жжет. Возожгли они лампадку, стали Богу молиться, Пасху петь, Христа славить. Принес еще ангел из Иерусалима просфорку для монаха. Теофил просфорку съел, а малую крошечку оставил и положил в хлебную закваску. И та закваска с той поры в тех краях из дома в дом передается. Потому там хлеб самый вкусный. А на том громадном камне, с которого ангел в небо взлетел, остался след его босой ступни, глубокий такой отпечаток. И место это стало почитаемым — с той поры и доныне.
Ольга Сергеевна замолкла, глянула на сына, виновато улыбнулась — как говорится, за что купила, за то и продаю.
— Ну а дальше? — нетерпеливо спросил Санек.
— Потом монах этот умер, душу его ангел в рай унес. Но тогда уже место то снова заселилось. Жили там и монахи, и миряне, и по сю пору живут. Но вот при советской власти приехали комиссары разорять монастырь. Сделали там лагерь для заключенных. А тот камень решили взорвать, чтобы в народе не было суеверия. Потому что возле камня люди постоянно молились. И свечки там всегда горели. Конечно, комиссарам это было не по нраву.
И вот, когда узнали крестьяне, что камень тот, След ангела, думают взорвать, собрались мужики из ближних деревень, лошадей привели, у кого были, другие сами впряглись. Подсунули колья, поднатужились и стронули камень с места. Покатился он с высокого берега вниз и остановился у самой воды. Там вокруг него других валунов видимо-невидимо. А сам отпечаток ангела скрылся от людей, остался где-то в низу камня, так что хоть кругом обойди, а его не видно. Так и лежит он по сей день — большущий валун среди других валунов. Пойди его найди! Искали, конечно, комиссары, народ расспрашивали — но никто тайну не выдал.
Прошли годы. После войны стали думать, как бы монастырь восстановить. А заодно и камень тот на прежнее место вернуть, чтобы снова был виден людям след ангела. Стали ходить, выспрашивать, а никто уже и не помнит, который это был валун, времени-то уже много прошло. Старушки-богомолки туда тайком все годы ходили, ставили свечки на берегу озера. Но который точно камень, никто приметить не мог. Пытались ворочать все валуны, технику пригнали, но вовремя спохватились. Грунт там топкий. Если на том месте порядок нарушить — три камня вывернешь, а четвертый совсем под землю уйдет. Так эту затею и оставили — пока. Но знают люди, что раньше или позже, а будет им дан знак, опознают они тот камень, вернут его на почетное место, чтоб след ангела был на самом верху, как прежде, к небу повернут…
— И что ж — до сих пор не было знака? — Санька и сам удивился, насколько увлекла его эта история.
— А кто ж его знает… — пожала плечами мама. — Может, уже кому-то и был — сколько времени с тех пор прошло, больше полувека. Может, нашли давно тот камень. А может, и не найдут никогда. Наверно, все это только сказка, не больше…
Она потянулась, взглянула на часы и предложила:
— А давай-ка с тобой ужинать да спать. Поздно уже…
В ту ночь Саньке опять снилась Лила. Она сидела на огромном валуне и болтала в воде босыми ножками. И хотя вокруг было множество точно таких же камней, Сашка точно знал, что это — тот самый.
За оставшиеся дни они с мамой переделали кучу дел. Вычистили до блеска квартиру, даже окна на зиму вымыли, сходили на рынок и накупили резинистых на ощупь капустных кочанов, твердой, покрытой слоем черной грязи моркови, румяных осенних яблок и сочных груш и даже не пожалели денег на лукошко крепеньких белых и подосиновиков, купленных у разговорчивого старичка. А потом весь день без устали терли морковь, резали кочаны, квасили капусту, наполнив бачок из нержавейки, который с прошлой зимы хранился на антресолях. Из яблок и груш наварили компотов и варенья, а грибочки засолили и закатали в банки. Будет с чем Новый год встретить!
В понедельник, вконец одурев от сидения дома без телевизора и компа, Санек отправился в школу. Утром мать придирчиво осмотрела его физиономию. Опухшая губа почти пришла в норму — можно было подумать, что там просто лихорадка. Синяк на скуле тоже был мало заметен. Картину портил только громадный темный подтек вокруг левого глаза, он почти не потерял своего цвета.
Тему Санек предупредил эсэмэской, и тот поджидал его на их обычном месте.
— Ну как? — спросил друга Саня, повернув к нему левую сторону лица.