Что оставалось делать Роману Владимировичу? Он, может, и был в душе неплохим человеком. Ну меркантильным, ну любил деньги — а кто же их не любит? Но вот сильной, волевой личностью он явно не был. Да и как ею стать мужчине-гуманитарию, выросшему без отца, воспитанному авторитарной матерью, также имевшей стаж работы директором школы более тридцати лет? И Роман Владимирович покорился. Открыл файл, вбил в список «Сазонов Александр 11 „Б“» и пообещал:
— В ближайшее время устроим педсовет.
* * *
Можно подумать, напугали они его этим своим педсоветом.
Такая мысль пришла в голову Сане, когда он спускался по лестнице с третьего этажа на второй, где был кабинет директора.
А дальше уже, следом за этой, потекли и другие мысли, одна за другой. На хрена, спрашивается, она вообще ему сдалась, эта школа? Все равно в институт он поступать не собирается. Так чего на нее время тратить? И нервы? Можно ведь даже не дожидаться, пока его отчислят, — просто уйти самому. Прямо сейчас. И эта идея так понравилась Сашке, что он тут же подхватил свою сумку, повернулся и зашагал к выходу.
— Мусульман развязал! Ну, ты, браток, молоток! — как же обрадовались его друзья по тусовке! Каждый вывалил перед ним целую кипу душераздирающих историй, как он сам когда-то в первый раз надрался, что накуролесил и с кем потом похмелялся. Получалось, что для пацанов хватить стакан коньяка и потом пойти в школу — это плевое дело, самое что ни на есть обычное, о нем и говорить не стоит. Тут же решили обмыть, и в этот раз Санька не отказался, выпил с ними водки. И немного вроде, всего граммов сто пятьдесят, но еле добрался до дому, а утром поднялся с тяжелой головой и опять поплелся на тусу.
Оказалось, что там можно и с самого раннего утра встретить друганов, с которыми бывает неплохо покалякать о том о сем и распить бутылочку пивка на морозце.
— Главное — правильно опохмелиться. Неосторожный опохмел переходит в запой, — снова и снова цитировали народную мудрость Саньковы знакомцы, наливая ему пива. В этот раз к ним как-то прибилась подруга Каши-Простокваши, мордатая и размалеванная оторва Надюха. То да се, слово за слово, затащили ее к кому-то в квартиру, а там выпили, и пошло-поехало… Сначала было клево, но в какой-то момент стало вдруг противно, аж наизнанку вывернуло. И, похоже, подобные чувства испытывал не только он, все ребята избегали смотреть друг на друга, торопились побыстрее разбежаться по сторонам, как тараканы.
Одна Надюха не расстроилась. Отряхнулась, как утка, да и потопала себе как ни в чем не бывало со своим вечным «поки-чмоки».
В школу он больше не ходил. Лила звонила несколько раз, но он, прочтя на дисплее ее имя, не брал трубку. Разговаривать с ней почему-то не хотелось. В качалку ходить тоже не было смысла — рука все еще сильно болела. Матери про руку сказал правду — все равно когда-нибудь увидит. Она поахала, зачем-то даже поплакала, но быстро успокоилась. Несколько дней Санек с удовольствием просидел за компьютером, с утра и до глубокой ночи. Но потом у матери началась свободная неделя, она оставалась дома, и ему пришлось уходить по утрам — якобы в школу. Деться было некуда — и он почти все время стал проводить на тусе с парнями. И в первый же вечер снова надрался.
С тех пор чуть не каждое утро они, созвонившись, сползались по трое, по четверо у кого-нибудь в квартире, когда родаки уйдут на работу. Родаками они называли родителей. Еще их же называли «предки», «кони», «шнурки», «черепа» или ласкательно «диники» — уменьшительное от «динозавры».
Снимали куртки, у входа разувались, грудой сваливая разношенные кроссовки и проходили прямо на кухню. На голом столе появлялся мутно-коричневый баллон с пивом. Разливали в чашки, роняя пену на клеенку.
— Во, есть приход, глазки открываются, — говорил кто-нибудь обрадованно. Обзванивали по мобиле друзей. Некоторые на зов товарищей срывались с уроков, незаметно линяли с работы. Бежали за добавкой. Кто-то засыпал за столом, кого-то рвало в туалете, кто-то копался в холодильнике… К вечеру, не столько пьяные, сколько одуревшие, ползли на тусу. Кто-то благоразумно терялся по дороге, остальные продолжали все то же самое уже с новыми силами.
Санек не заметил, когда кончились его деньги и он стал пить на чужие. В какой-то момент пришлось спустить и мобильник — вот так вот к горлу подступило! Пацаны говорили:
— Мы тебе лучше достанем, крутую «Моторолу» или «Нокию».
Так тянулись дни за днями. Мать уже перестала орать на него, только плакала. Иногда домой звонили одноклассники — Темка, Мишка, Кирилл, пару раз даже Коза, — Саня не брал трубку и в аську тоже не выходил. Лила больше не появлялась. Однажды позвонила классная Ирина Анатольевна, попала на мать и битый час слушала ее причитания и рыдания. Расстроилась вконец, обещала подумать, что можно сделать… Ну а что тут сделаешь?
Впрочем, Ирина пыталась, сходила даже в кабинет Романа Владимировича. И только завела речь о Сазонове, как директор сделал ей выговор: это она, как классный руководитель, парня упустила, и ее вина, что он теперь катится вниз по наклонной плоскости.
— Для нас это только на пользу, — закончил директор. — Помните, как в Библии сказано: «Если какой из членов твоих загнил, отрежь его, чтобы другие не заразились!»
Библию Ирина Анатольевна отродясь не читала и почему-то испугалась. Она почувствовала, что стул, на котором она сидит, вдруг зашатался. Заэкала, замекала, словно двоечница на уроке, и потом сама не помнила, как выбралась из директорского кабинета.
* * *
Пару раз Санек замечал, что спьяну его тянет куда-то вдаль, прочь от родных мест. Тогда его заносит на другой конец Москвы, и он оказывается непонятным образом в каких-то незнакомых местах — то в Южном порту около засыпанных снегом, смерзшихся куч песка. То возле Хамовнических казарм препирается с караульными. То почему-то вдруг в глубине Сокольнического парка безуспешно пытается взломать с приятелями заколоченный деревянный домишко. Просто вдруг возникал там, изумленно оглядывался по сторонам и, как говорится, включал автопилот — и шаткие ноги сами уж как-то доносили его обратно домой.
До этой поры Санек брился редко. Раз в неделю, а то и реже срезал фиолетовой пластмассовой брилкой редкие вьющиеся волосики, вылезавшие над губой и на подбородке. А тут вдруг у него полезла настоящая мужская щетина. Брить ее он забывал. И порой, глянув на себя ненароком в зеркало, видел совсем чужого парня — исхудавшего, ссутулившегося, с воспаленными глазами, с заросшим лицом — от такого и сам шарахнешься.
Сколько времени так прошло, он и не знал. Но точно миновали новогодние праздники и рождественские каникулы, потому что смутно вспоминалось, как они с пацанами это дело отмечали.
Как-то раз он приплелся домой рано, часов в шесть вечера, бухнулся на кровать поверх покрывала и уж совсем было заснул, как зазвонил телефон. Хотел не снимать трубку, но почему-то ответил.
— Прива, Сазон! Как она? — Санек не узнал звонившего: вроде, знакомый голос, но кто это — непонятно. Он пробурчал что-то невнятное.