– А что, сейчас я тебе не нравлюсь? – обиделся он.
Она окинула его оценивающим взглядом:
– Нет, почему. Так, конечно, тоже ничего, хорошенький мальчик. Но тот мужчина мне нравится больше… Ой, ты что? Что с тобой?
Последние ее слова были вызваны тем, что Голубев вдруг резко пригнулся к рулю.
– Она прошла? – почему-то вполголоса спросил он.
– Кто?
– Ну, эта женщина? В коричневой куртке? Которая шла мимо и посмотрела прямо на нас?
– А-а! Да, конечно, давно прошла. А почему ты испугался? Ты что, ее знаешь?
– Ну да, конечно. Это Раиса Павловна, моя домработница. В смысле – бывшая домработница…
– В смысле – нынешняя домработница Глеба Серебряного. Она как раз вошла в ворота особняка. В руках у нее был пакет с эмблемой ближайшего супермаркета, а в пакете, если не ошибаюсь, сверху лежали бумажные полотенца. Значит, она, скорее всего, работает в особняке и только что сделала покупки.
– Ну, ты просто Шерлок Холмс! – восхитился он. – Впрочем, чего я удивляюсь, я же помню, что ты всегда обожала детективы…
– Я-то – да, а вот как быть с тобой? Чего ты спрятался-то? Или она знает Кирилла?
– Кирилла? Нет, конечно. Я не хотел, чтобы она увидела меня… Тьфу ты, черт! Совсем забыл, что я теперь выгляжу по-другому и она просто не сможет меня узнать.
– Ладно, – вздохнула Ксения. – Давай разбегаться. Не сердись, но мне надо побыть одной и все это переварить.
– Я отвезу тебя, – он взялся за руль. – Куда, в клинику?
– Нет, лучше домой. Ты еще помнишь, где я живу?
– Ну а как же! И дом, и подъезд, и этаж, и номер квартиры. И даже то, что окна твоей комнаты выходят на Москву-реку. А твоя машина?
– Ах да, я и забыла… Видишь, я тоже становлюсь рассеянная. Ладно, тогда поехали в Лефортово.
Ох, как не хотелось ему расставаться с ней! Но Ксения, конечно, была права – после того как на тебя вывалили такую информацию, побыть одной, конечно, необходимо.
От нее он заехал в ресторан и впервые за эти дни с большим аппетитом поел.
«Похоже, жизнь налаживается, – подумал он, расплачиваясь. – Ксю мне почти поверила, она теперь снова рядом, снова со мной… И чувствую я себя сегодня ну просто великолепно. А что, чем черт не шутит – вдруг вот возьму и выздоровлю, от положительных-то эмоций?»
Он вернулся к себе в отель и не успел еще открыть дверь номера, как в кармане зазвенел сотовый.
– Леня? – как же стало тепло на душе от этого слова, произнесенного этим голосом! – Знаешь, я тут вот о чем подумала… А никак нельзя обменять вас обратно? Тебя и этого Глеба?
– Обратно? – Он даже присел машинально в близлежащее кресло. Такая мысль вообще не приходила ему в голову. – Думаешь, это возможно?
– Если бы я знала! Но мне кажется, что это был бы идеальный выход. Ты разузнай там у своего отражения, – она сказала об этом так запросто, точно речь шла о приятеле или сослуживце, и засмеялась. – Хорошо, что меня никто не слышит. А то решили бы, что профессор Волжанская лишилась рассудка от переутомления.
– Ксю, когда я теперь смогу увидеть тебя?
– Тебе ведь сегодня в клинику больше ни за чем не надо? Тогда приезжай вечером ко мне. В восемь часов, хорошо? Нет, лучше в половине девятого, чтобы наверняка.
– Давно я не видел тебя таким сияющим! – констатировало отражение, глядевшее на Голубева из большого зеркала. – Правду у вас говорят – старая любовь не ржавеет…
– Ты мне лучше вот что скажи, – отмахнулся Леонид. – Ксюшина идея хоть как-то осуществима? Обратный обмен возможен?
– Увы… – Отражение горестно покачало головой. – Боюсь, что никак. Я много раз говорил тебе, что для такого действия необходимо согласие как самих людей, так и их отражений. Ну, мы-то с тобой, это ясно, «за» всеми руками и ногами. Насчет отражения Глеба я уже не уверен… А вот сам Серебряный уж точно не согласится ни на что подобное. Он что, похож на идиота?
– Да, ты прав… – вздохнул Леонид. – Ну что же, буду утешать себя тем, что даже если мне остался всего один год жизни, я все равно проведу его рядом с самой лучшей женщиной в мире.
Ему очень понравилось, что облик профессорской квартиры на Фрунзенской набережной почти не изменился. Та же добротная старая мебель, обои в том же стиле, те же оленьи рога в прихожей. Почти каждая вещь вызывала в нем воспоминания – и впервые за много лет они не причиняли ему боли.
– Вот так и живу, – говорила тем временем Ксюша, зажигая свет во всех комнатах. – После маминой смерти осталась тут одна. Сама не знаю, зачем мне такие хоромы? Убираться замучаешься. Иногда думаю продать квартиру и купить что-нибудь покомпактнее. Но жалко, так ко всему привыкла… Я ведь почти все оставила как прежде. Только родительскую спальню переделала, теперь у меня там комната для гостей. Постоянно кто-то приезжает на симпозиумы, семинары, конференции… Останавливаются у меня. Вот здесь у меня кабинет. Раньше он папиным кабинетом был… А до того, ты этого уже не застал, Санькиной комнатой. Санька последние годы отдельно жил, родители ему кооператив купили.
– Он ведь так и не женился, да? – Голубев рассматривал семейные фотографии в рамочках.
– Нет. Так любил детей, был педиатром от бога, а своих завести не успел… Хочешь чаю? Или кофе?
– Нет, спасибо… Ксю, а мы можем посидеть в твоей комнате? Как раньше?
И здесь все во многом осталось как прежде. Диван был другим, больше и современнее, но стоял он на том же месте. Так же, как и старинный платяной шкаф с зеркалом на двери, как письменный стол и книжные полки. Даже гитара висела на стене, и Голубев обрадовался:
– Твоя гитара… Та самая.
– Да, сохранилась еще со времен походной юности. – Ксения сдула с инструмента невидимую пыль.
– Я ее хорошо помню. Именно на ней ты играла, когда пела о двух птицах. А потом выгнала меня.
– Дура была, стыдно вспомнить, какая дура! – Она даже кулаки сжала от негодования. – Ты ведь не знаешь, Лень… А у меня был ребенок от тебя.
– Ребе… Но как же так? Почему я не?.. Почему ты ничего?..
Она замялась, и он испуганно переглянулся со своим отражением в дверце шкафа. Сейчас она скажет, что родила сына, и этот сын – Кирилл Рощин… Да нет, чушь собачья! Такое бывает только в индийских фильмах и латиноамериканских сериалах. Да и лет Кириллу намного больше…
– Да потому что кретинка! – с горечью выкрикнула вдруг Ксения. – Видно, слишком уж у нас с тобой все было хорошо, я и начала сама себе по глупости проблемы придумывать. Услышала красивую песню – и давай с ней носиться, точно дурень с писаной торбой! Ах, мы не даем друг другу развиваться, ах, я с тобой рядом ничего в жизни не добьюсь! Разыграла перед тобой сцену из греческой трагедии, ты уехал – а мне через несколько недель благая весть.