Ребята вошли в столовую. Каждый держал в руках по бутылке – видимо, так французские гости вносили вклад в организацию праздничной вечеринки. Эдгар уже сидел во главе стола. Он заранее пересел на обычный стул – скатерть полностью скрывала его отсеченные чуть выше колена ноги – и попросил Настю откатить его кресло в спальню. Он по-прежнему упорствовал и, вместо того чтобы научиться жить без ног, заказать и освоить протезы, о чем Настя твердила ему беспрестанно, предпочитал притворяться перед незнакомыми людьми здоровым человеком.
– Это мой муж, Эдгар, – представила его Элен, и каждый из ребят почтительно подошел, чтобы поздороваться и пожать ему руку.
А потом все расселись по местам и неловко примолкли. Однако первая напряженная пауза длилась недолго: Элен решительно взяла дело в свои руки. Она сверкала остроумием, умело вовлекала каждого в беседу, рассказывала забавные истории из жизни университета, смеялась. Молодые люди смотрели на нее с плохо скрываемым восхищением, да и девушки хлопали увлажненными глазами, с обожанием разглядывая свою блистательную шефиню. Настя улыбалась, чувствуя чужие восторги, направленные на Элен. Возможно, думалось ей, в этой преданности учеников и заключается смысл счастья, по крайней мере, для упустившей все остальное мадам Дюваль. Поэтому она и не теряет присутствия духа. Может, именно это она и имела в виду, когда сказала слово «любовь». Настя почувствовала себя причастной к ее карьерному триумфу: ведь именно она освободила Элен от бессмысленных повседневных забот, дала ей возможность в полной мере посвятить себя ученикам и науке. Что ж, тогда ее, Настин, труд отнюдь не напрасен.
– А вы помните, – стрекотала Элен, – как мадам Колин явилась на кафедру в разных туфлях? Это же просто со смеху можно было умереть! Какая она была уморительная, когда обнаружила, что на ней две разного цвета «лодочки» – одна черная, другая синяя. А я-то ведь сначала подумала, что это специально: у нее был такой синий с черной оторочкой костюм.
Гости дружно заржали. Даже Настя, сама не зная почему, поддалась этому глупому веселью и смеялась вместе со всеми, представив себе, какое выражение лица было у несчастной мадам Колин. Эдгар тоже улыбался, но было видно, что ему тяжело дается общение с собственной женой и молодежью, которая практически заглядывает ей в рот. Он, как и Настя, слишком остро чувствовал, насколько отстал от жизни и превратился в древнее ископаемое.
Настя уносила со стола пустые бутылки одну за другой. Неудивительно, что уже через полчаса застолья глаза у всех сверкали, а первоначальное стеснение на лицах пропало без следа. У всех, но только не у месье Дюваля. Чем непринужденнее становилась атмосфера за ужином, тем больше он мрачнел. После того как все наелись до отвала (Насте то и дело высказывали восторги по поводу ее кулинарных талантов, спасибо, хоть готовить ее мама, в процессе воспитания из дочери чьей-то будущей супруги, научила), Элен откуда-то принесла гитару и запела. Голос у нее был на удивление хорош: довольно низкий для женщины, бархатный, он приятно ложился под гитарный аккомпанемент. Ее слушали, затаив дыхание, а когда она закончила, дружно захлопали и попросили спеть еще. Когда репертуар Элен иссяк, инструмент пустили по кругу. Даже Настя вспомнила пару песен из тех, что играла давным-давно на студенческих вечеринках. Еще до того, как все отношения с институтскими друзьями-приятелями испортились из-за несчастного Никиты. Больше она ничего не умела, да и эти аккорды выучила в свое время, как обезьяна, абсолютно не понимая, что к чему, запомнив только расположение пальцев на струнах. Русские песни произвели на французов неизгладимое впечатление – они ахали, вздыхали и уговаривали спеть еще, пришлось повторить.
Когда гитара перешла к Жану, Элен улучила минутку и сделала Насте знак, чтобы она вышла. Настя послушно встала и, накинув старую куртку хозяйки, прошла во внутренний двор. Теперь здесь царили чистота и порядок, а срубленная Настей еще в начале ноября под корень трава покрылась тонкой корочкой льда.
– Настя, – Элен возникла сзади так бесшумно, что девушка даже вздрогнула от неожиданности.
– Да, – она прислонилась к стене дома и приготовилась слушать. Даже не успела подумать о том, что именно Элен хочет сказать, – слишком устала сегодня от работы на кухне и чрезмерных впечатлений.
– Милая, мне нужна твоя помощь, – Элен просительно надула губы.
– Какая именно? – Настя прикрыла глаза: невероятно хотелось спать.
– Сделай, пожалуйста, вид, – она помолчала, прежде чем решиться, – что ты без памяти влюбилась в Жана.
– Зачем?! – Настя моментально очнулась и отпрянула от Элен. – Мне он не нравится. Да и вообще, не переношу…
– Вот и хорошо! – перебила Элен и кокетливо улыбнулась. – И пусть только попробует понравиться, я ему устрою!
Элен замолчала, загадочно глядя в небо. В ней было столько счастья, столько юной красоты, что истина сама собой бросалась в глаза.
– Элен? – Настя, не отводя взгляда, смотрела на свою сияющую хозяйку. – Вы что, с ним…
– Вот именно! – не дав договорить, ответила она. – Мы любим друг друга. Но я больше не могу жить в ужасной съемной квартире: у меня есть собственный дом. Я сегодня прошла во все комнаты, посмотрела – ты действительно фея! Он такой чистый, уютный, у меня просто нет слов!
– Спасибо, – хмуро вставила Настя.
– И я больше не хочу отсюда уходить! – капризно заявила Элен. – Это мой дом. А кроме того, совершенно глупо отдавать половину профессорского жалованья за дурацкую квартиру на Монмартре.
– Элен, но у вас могут быть неприятности! – Настя представила себе, что будет, если в университете вдруг узнают об этой неосторожной связи. Мало ей было позора из-за нерадивого мужа?! Теперь еще молодого любовника домой привела.
– Милая, – Элен посмотрела на Настю погрустневшим взглядом, – все неприятности в этой жизни со мной уже произошли. Я всегда старалась быть ласковой матерью, верной женой, хорошей хозяйкой. И кому это все оказалось нужно? Муж таскался по бабам чуть ли не с первого дня нашего супружества, да так, что об этом в итоге узнали все; дочери не приезжают меня даже повидать – ясно, они злятся на отца. Но я здесь при чем?! Почему эта злость обернулась и против меня?! Да, я не смогла его отдать в дом инвалидов, забрала домой, но между нами все давно поломано, раз и навсегда! Я просто выполняю свой долг, – Элен всхлипнула.
Теперь она снова выглядела на свой возраст – откуда-то вернулись и тени под глазами, и тонкие навязчивые морщины.
– Сколько Жану лет? – не удержалась от вопроса Настя.
– Ты хочешь знать разницу между нами? – с вызовом переспросила Элен. – Ровно двадцать пять. И лично мне на это плевать! Да и ему, слава богу, тоже.
– А что потом? – возразила Настя.
– Ты разве не догадываешься? – снова вопросом, с неистребимой иронией в голосе, ответила она. – Потом будет могила. Для всех без исключения. Но до этого момента я хочу успеть насладиться – неважно, сколько мне отмерено: год, два или пять – полноценной счастливой жизнью.