– Можешь говорить? – Настя взяла себя в руки и, вернувшись к привычной роли хозяйки борделя, зло сверкнула на «Николая» глазами. Тот испуганно кивнул.
– Твое имя? – Руки у нее тряслись, «Николай» в ужасе на них косился.
– Иван…
– Ладно, черт с тобой! – проговорила она.
– Я не понимаю… – голос затравленный.
– Возраст? – от волнения у нее дрожали губы.
– Двадцать два!
– Врешь!
– Двадцать один!
– Неправда!!! – Настя впечаталась в спинку кресла, чтобы успокоить готовое завибрировать тело.
– Господи боже мой… – «Николай» поднял красивую руку и нервно провел ею по густым темным волосам с длинной челкой.
– Сидеть! – Настя заметила его испуганную попытку выбраться из кресла. – Мы не договорили!
– О чем? – едва выдавил он.
Настя не удостоила его ответом. Вместо этого прозвучал новый вопрос:
– Почему ты пошел в стриптизеры?
Настя, видя замешательство «Николая», немного остыла. Совершенно точно – он ее не узнавал, не понимал, что происходит, и не вел двойную игру. Как же все это невероятно!
– Мне нужны деньги, – сообщил он, тяжело шевеля не слишком послушными от страха губами.
– Что, прежним способом заработать не можешь? – само собой вырвалось у нее. «Николай» недоуменно посмотрел синими глазами.
Почему синими?! Раньше, в той жизни, они были карие. А-а-а, наверное, линзы.
– Я не понимаю, – пролепетал он, – у меня вообще нет профессии.
– Ну, конечно, профессией это не назовешь. – Настя теперь говорила с деланой насмешкой, но волнение от встречи с ним не отступало. – Где ты учился?
– Меня отчислили, – он неожиданно выдал сравнительно длинный и нервный монолог. – Сначала приняли в МАИ по квоте, потом отчислили. Понимаете, я, кажется, не технарь. Наверное, филолог.
– Что? – Настя в свою очередь нервно провела рукой по волосам: теперь уже она не могла понять ни единого слова. – Какая еще квота?
– Понимаете, – «Николай» перевел дух и заговорил увереннее, но еще путаней, – у меня нет родителей. То есть они, конечно, были, но я их не знал, думал, умерли. А теперь выяснилось, что на самом деле умерли. Никого нет. Отец, он…
– Подожди! – Настя перебила его и сразу же сникла. У нее в голове творился абсолютный кавардак. Мысли путались, мешались, наезжали одна на другую. Она только сейчас поняла – у этого «Николая» совсем другой голос! Нет-нет, девять лет разлуки здесь ни при чем. Она прекрасно все помнит, каждую нотку. До сих пор помнит так, будто они разговаривали только сегодня утром.
– Почему вы все время кричите? – у мальчика затряслись губы.
– Тактика стресса, – мягко объяснила Настя, сжалившись над ребенком и брякнув первое, что пришло ей в голову.
– Мне говорили, что «Les Fleurs du Mai» странный клуб, – голос его дрогнул, – но я не знал, что настолько!
– А ты к нам ради «странностей» пришел? – не смогла удержаться от первой слабой улыбки Настя.
– Нет, – юноша тоже осторожно, едва уловимо, улыбнулся в ответ, – мне название нравится.
– Почему? – сердце в груди Насти подпрыгнуло и на секунду остановилось.
– Люблю Шарля Бодлера.
Настя застыла. Она удивленно смотрела на молодого человека и пыталась понять, что с ее бедной головой не так.
Вряд ли хоть кто-то из ее многочисленных подчиненных знал имя Шарля Бодлера. А этот… Николай в молодости любил и читал стихи Бодлера, но не могло же время, в конце концов, повернуться вспять! Николай? Только теперь к Насте окончательно вернулась способность соображать, отделять одну мысль от другой, и она внимательно посмотрела на своего собеседника. Он и вправду выглядел на тот возраст, который назвал, – красивый воспитанный юноша. А Николаю – она глубоко задумалась – было бы сейчас уже под сорок. У молодого человека была длинная челка, Николай всегда стригся коротко. Опять же цвет глаз. Еще, кажется, юноша был выше. Но… разрез глаз, губы, овал лица и даже фигура. Нет, просто уму непостижимо! Все равно – нужно запомнить: это не Николай, это – какой-то Иван, черт его знает, откуда он на ее голову взялся! Не путать – Иван!!!
– Анастасия Петровна, хотите посмотреть, как я танцую? – наконец подал голос кандидат.
– Потом, – Настя отмахнулась от него, – сначала нужно поговорить.
– С удовольствием, – парень окончательно пришел в себя – на губах заиграла старательная улыбка. Господи, очухался, теперь прикидывается опытным мужчиной. Тьфу! Да у него же на лбу написано, что он и женщину-то толком в руках не держал. Как она сразу не разглядела?!
– Ты где-нибудь до этого работал? – задала она обычный вопрос.
– Нет.
Они помолчали немного.
– Учился? – Настя продолжила допрос по заученной схеме, не задумываясь над тем, что говорит.
– Я же рассказывал, – он опустил длинные ресницы, как будто ему стало стыдно, – поступил, два года проучился, потом отчислили. Ну, в общем, сам ушел. А танцевать учился в хореографической студии еще в детском доме.
– Почему хочешь танцевать стриптиз?.
Так, значит, он вырос в детском доме. Бедняга.
– А что мне делать? – мягко спросил он в ответ.
Господи, ну как же он похож на Николая! Невозможно отделаться от чувства, что они – один и тот же человек. Только этот, последний, не такой взрослый и не такой циничный. Наоборот, трогательный и юный.
– Ну, устроиться на нормальную работу, – предложила она, – государство разве детям-сиротам не помогает с трудоустройством после учебы?
– С институтом помогли, – он снова опустил глаза, – а дальше мы должны сами. И вообще, я больше не ребенок. Обязан один…
– А друзей у тебя нет? – сердце больно сжалось.
– Нет, – Иван пожал плечами. – Из тех, с кем вместе выпускались, кто пьет, кто колется, кто сидит. А больше я никого не знаю. Понимаете, ребятам нашим очень тяжело: уходят из детского дома в восемнадцать и сразу остаются наедине с целым миром. Ни жизни не знают, ни людей, денег нет – в общем, реальность обрушивается на голову сразу. И больно бьет по мозгам. Не знаю, как объяснить, наверное, вы не поймете.
– Пойму… – Настя напряженно замолчала. Она вспомнила себя – наивную девушку, которую опекали и ограждали от реалий жизни родители. Не позволяли быть самостоятельной. Подменяли правду на придуманный ими суррогат, а потому не смогли сберечь. Если бы она не жила отстраненными мечтами… А впрочем, давно пора забыть. Настя подумала, что восемнадцатилетних ребят, только вышедших в жизнь из детского дома, разрушает столкновение с болью и грязью, мучает чувство неприкаянности, одиночества, страха. Знала она, пережила эти гадкие ощущения.