С колотящимся сердцем Оливия огляделась. Это что, правда, комната страха? А коврики – для молитвы? За спиной у нее на стене висели плакаты с арабским текстом. Она достала фотоаппарат, положила сумочку на ковер, принялась лихорадочно снимать и вдруг замерла. Из-за панели донесся легкий шум и чьи-то приглушенные шаги! Кто-то ходил в спальне. Шаги замерли, раздался скрип туго задвигающегося ящика.
Потом шаги возобновились, медленные, приглушенные ковром, но неуклонно приближающиеся. Ей показалось, что она застряла под водой и не может вынырнуть, а дышать нечем. Так. Дыши, не психуй, думай головой. Может тут быть второй выход? Она попыталась представить себе давешний коридор – длинная глухая стена, потом дверь. Может, за стеной вторая спальня?
Некто уже перешел в ванную. Она снова взглянула на панель, заметила, что та немного отличается по цвету от штукатурки, осмотрела противоположную стену, и – ура! Нашлось! Ока на цыпочках пересекла комнату, нажала плечом на панель, и та сдвинулась. Оливия мгновенно просочилась в щелку. Теперь закрывайся, зараза! Закрывайся!!! Оливия чуть не разрыдалась от радости, когда панель встала на место. Она опять была в гардеробной, но на этот раз полной мужской одежды. Здесь витал слабый аромат одеколона Феррамо. Да, это его вещи: блестящие, почти гейские ботинки, темные костюмы, до хруста отглаженные сорочки пастельных тонов, аккуратно сложенные джинсы и рубашки-поло. Она мчалась между полок и вешалок, а в голове выскакивали путаные мысли:
Ни фига себе гардеробчик! С одеждой все-таки перебор – для мужика-то... И все чисто-аккуратно, прямо маньяк какой-то. Я бы тут такой срач устроила... Сейчас выйду в коридор – надо придумать, что соврать. За гардеробной оказалась ванная. Класс! Ничего не надо придумывать: просто в туалет ходила, и все.
Со всех сторон на нее под всевозможными углами смотрело ее отражение. Потом легко, почти беззвучно отодвинулась тайная панель. Оливия спрятала мини-камеру под мышку и спустила воду, надеясь, что воспитание не позволит незнакомцу вломиться к ней в туалет.
– Оливия?
Голос Феррамо.
– Секундочку, пока нельзя! – игриво отозвалась она. – Все, теперь можно.
Она улыбнулась, стараясь принять невинный вид, насколько это только возможно, если под мышкой у тебя спрятан фотоаппарат. Но взгляд Феррамо был смертельно холоден.
– Ну что же, я вижу, ты раскрыла мой секрет.
Феррамо прошел мимо, закрыл дверь ванной, запер ее на ключ и повернулся к Оливии.
– Ты всегда ходишь без спросу в чужом доме?
Не подавляй страх. Пусть он тебе поможет. Используй адреналин. Переходи в наступление.
– Интересно, а что мне было делать, если мне в туалет нужно? Ты меня пригласил, прислал какую-то двухметровую фотомодель меня встречать, сам провалился, а я тут сиди одна, да?!
Феррамо сунул руку в карман:
– Это твоя? – он протянул ей сумочку от Луи Вуиттона.
Вот дура! Она же ее там на полу оставила!
– Ты мне говорил, что ты француз, – с досады брякнула она. – Откровенность тут изображал... А ты такой же француз, как я балерина.
Он холодно посмотрел на нее. Когда он был спокоен, его лицо носило отпечаток почти патрицианского презрения к ниже ползающим.
– Да, – спокойно сказал Феррамо. – Это была неправда.
Он отпер дверь. Оливии показалось, что она сейчас упадет в обморок от накатившего чувства облегчения.
– А теперь пойдем, а то опоздаем на ужин, – добавил он уже более любезно. – Там поговорим.
Пьер Феррамо распахнул дверь, жестом приглашая ее в спальню. Да, кровать у него большая. Между ними пробежал ток, и какую-то секунду желание было невыносимо. Оливия твердым шагом пересекла комнату – тут была и рубашка на стуле, и книги возле кровати – и очутилась в коридоре. Он закрыл дверь и отрезал ей путь к лифту, давая понять, что ее маршрут лежит в противоположную сторону. Она пошла вперед, как под конвоем, дергаясь, пытаясь походкой показать, насколько это все ее бесит, и сожалея, что в свое время не училась на актерских курсах. Ведь и дайвингом занималась, и самообороной, и языками, и оказанием первой помощи – всю свою взрослую жизнь она добивалась аттестата зрелости в области житейских наук, но никак не думала, что актерское мастерство может так пригодиться.
В конце коридора была еще одна закрытая дверь. Феррамо прошел вперед, повернул ключ в замке, а Оливия, пользуясь случаем, перепрятала камеру в сумочку. Он распахнул дверь: за ней оказалась лестница.
– Прошу наверх, – сказал Пьер.
Он что, решил ее с крыши сбросить? Она заглянула ему в лицо, пытаясь понять, не пора ли делать ноги прямо сейчас. Их взгляды встретились, и Оливия увидела, что он смеется. Над ней.
– Иди-иди, я тебя есть не собираюсь.
Ничего не понятно. Реальность меняется, как хочет. Теперь, когда он засмеялся, все опять стало похоже на свидание. Добравшись до последних ступенек, он откинул тяжелую крышку пожарного люка, и навстречу им рванулась теплая струя воздуха. Оливия шагнула наверх и оказалась в пространстве ураганного ветра и дикого рева. Они стояли на крыше дома, а вокруг, сколько было видно, расстилался Лoc-Анджелес. Шум производил припаркованный тут же вертолет: лопасти вращаются, дверь открыта, готовность номер один.
– Карета подана, – прокричал Феррамо, перекрывая шум.
В душе Оливии мандраж боролся с восторгом. Ветер отбросил назад волосы Пьера, словно тот стоял перед ветродуем в фотостудии.
Оливия Джоулз побежала к вертолету, пригибаясь, чтобы не попасть под винт, и жалея, что напялила платье-комбинашку и неудобные туфли. Пилот обернулся и показал на ремни безопасности и наушники. Пьер сел рядом с ней, закрыл тяжелую дверь. Машина взлетела, и здание стало быстро уменьшаться. Они летели к океану.
Переорать жестяной шум было немыслимо. Феррамо не смотрел на нее. Оливия пыталась сконцентрироваться на видах за окном. Если это последние минуты ее жизни, лучше уж она проведет их, любуясь чем-нибудь хорошим. Солнце тяжелым оранжевым шаром спускалось по бледно-синему небу над бухтой Санта-Моника, стеклянные волны отражали его красное сияние. Какое-то время летели параллельно берегу, снизившись на подлете к темной гряде гор, устремлявшейся к Малибу. Она видела длинную линию пирса, маленький недостроенный ресторанчик в конце его, а за ним, в море, ловили последние волны серфингисты, похожие на тюленей в своих черных костюмах. Феррамо подался вперед, сказал что-то пилоту, и вертолет качнулся, поворачивая в сторону открытого моря. Оливия вспомнила, как давно-давно, когда ей было четырнадцать лет, мама отчитывала ее за тягу к приключениям, любовь к хулиганам и рисковой жизни. «Ты доиграешься, в конце концов. Ты же ведь жизни не знаешь совершенно. Думаешь, это все хи-хи ха-ха, да? Потом спохватишься – поздно будет». К сожалению, совет этот давался только в контексте ее отношений с парнями-католиками или местными байкерами.