— Если вдруг, не дай бог, тормознут, не переборщи с истерикой. По шерсти тоже не гладь.
Спокойные встречные претензии: кто оплатит билет, если ты опоздаешь на рейс? Требуй связи с посольством — это первая реакция обычного гражданина. Если отберут сотовый и запретят звонить, молчишь, отказываешься идти на контакт.
Пашутинский кивнул. «Хватит гудеть в ухо, я и сам знаю эту технику», — было написано у него на лице. Единственным узким местом он считал посадку на катер. Если у него обнаружат билет на самолет из Абу-Даби, полиция может задать резонный вопрос: какого черта он не летит в Европу прямиком из Дохи?
Версия, конечно, заготовлена: он должен встретиться в Абу-Даби с представителем своей компании и передать из рук в руки бумаги, содержащие коммерческую тайну, — по факсу их сбрасывать нельзя. Если же представитель окажется в этот момент на нефтепромыслах и не успеет подъехать в аэропорт, Пашутинскому предписано положить документы в ячейку банка, код которой ему известен. Обо всем этом он сообщит полицейским — пусть сами решают, требовать ли у него конфиденциальные бумаги, чтобы отвечать потом по претензиям компании?
Версия была неплохой, но казалась Пашутинскому слишком сложной для местных верблюжьих пастухов, которых выучили когда-то на полицейских.
Ни хрена они в этой версии не поймут и только утвердятся в своих подозрениях. Просто объяснить, что он хочет сделать в Абу-Даби покупку. Это лучший аргумент для восточных торгашеских душ.
Он уже пытался переубедить Коломийцева, но тот не собирался отступать от согласованного плана. Одно дело провал при утвержденном сценарии, совсем другое — при отсебятине. Как старший, Коломийцев будет нести всю полноту ответственности.
Очередной раз поднимать этот вопрос не имело смысла. В отличие от солдата на поле боя, у сотрудника ФСБ уровня Пашутинского есть право высказать свое мнение. Но права настаивать на нем нет и никогда не появится.
— Передавай там привет, — закруглил Коломийцев, поднимаясь с кресла.
— Нас не догонят? — Веденеев вспомнил песенку «Тату», доносившуюся утром из арабского кафе.
— Не догонят, — улыбнулся Пашутинский, приобняв напарника.
* * *
Черная маслянистая вода дышала утробным теплом. Будто огромное существо растеклось по обе стороны от пирса — оно не слишком следило за своей чистотой и попахивало нефтью, как потом из подмышек.
Белый игрушечный катер заполнялся пассажирами — наполовину арабами, наполовину европейцами. За десять дней в Катаре Володя практически ни с кем не общался, кроме двух сослуживцев, но местных лицезрел в большом количестве.
Он уже успел соскучиться по белым людям и был готов брататься с ними прямо здесь — хоть на пирсе, хоть на трапе, хоть на палубе.
Проверкой документов и багажа не пахло, будто катер направлялся на морскую прогулку, а вовсе не в соседнюю страну. Пашутинский внутренне расслабился. Смотрел, как и все остальные, на портовые огни — их отсветы колебались на воде и казались лесом свай, поддерживающих сушу.
Он стоял рядом с англоязычной парой средних лет. Решил поделиться с ними хорошим настроем в преддверии скорой встречи с Родиной, с заснеженными улицами и площадями Москвы.
— Шторма не предвидится? — с дружеской улыбкой пошутил он на хорошем английском.
Но пара не считала нужным даже на словах проявлять солидарность цивилизованных людей, оказавшихся вдали от дома. Женщина молча смерила Пашутинского недоуменным взглядом. Ее спутник из чистой вежливости ответил: «Конечно». При этом на "попутчика ему было явно плевать, он просто считал нужным сам перед собой соответствовать своим представлениям о вежливости.
Пашутинский чуть не задохнулся от обиды. «Да пошли вы… Да кто вы такие? Да я вас всех…» — вертелось у него на языке. «Братание» с белыми туристами моментально прекратилось. Хотелось обматерить их скопом. Он бы сделал это, если бы не находился на задании.
В отместку англоговорящей паре и остальным европейцам на палубе он закурил. «Теперь это у вас не принято в общественных местах, не политкорректно? А у меня подышите, схаваете», — злорадно подумал он.
Пашутинский жаждал услышать от кого-нибудь замечание. Он бы просто промолчал в ответ, даже не оттопырил бы презрительно губу. Посмотрел бы холодно-недоуменно, как эта англоговорящая сучка.
Берег с его огнями остался вдалеке и померк.
К легкому нефтяному запаху моря добавился еще один, не менее противный. Будто тухлая рыба всплыла на поверхность и катер быстро расшвыривал ее, разрезая черную ночную воду. Большинство пассажиров спустились в крытое помещение с деревянными скамьями, похожее на вагон электрички. Владимир последовал за ними.
Руки его были свободны, чемоданы лежали в багажном отделении. В кармане остался паспорт, выданный в Москве на имя жителя Махачкалы Руслана Арсанукаева. В ФСБ предпочли дагестанскую фамилию — в случае чего вызовет в Катаре меньше подозрений, чем русская. Володя считал это лишней перестраховкой: никто в Катаре не слышал про дыру под названием Махачкала, и любой человек с российским паспортом для них по определению русский. Они даже чеченцев считают просто мусульманами из России.
Подмывало закурить и здесь, в «вагоне». Но злость уже прошла, и Пашутинский легко поборол это искушение. До самого Абу-Даби ничего примечательного не происходило. Сойдя на берег, он взял такси до аэропорта. Столица Объединенных Эмиратов так же сияла огнями и рекламами, как Доха.
И оставила Пашутинского столь же равнодушным.
Он даже закрыл глаза, абсолютно не интересуясь мешаниной из мечетей, небоскребов, роскошных торговых центров.
Представил себе, как завтра будет хлестать себя в баньке березовым веничком, как сиганет потом в прорубь, как дернет сто пятьдесят и закусит селедочкой с промасленным кольцом репчатого лука. Резидента из него никогда не выйдет, он не в состоянии десятилетиями жить вдали от Родины.
В отличие от многих сослуживцев Пашутинский не был суеверным человеком. Веденеев никогда бы не представил заранее свое возвращение и отдых.
Володя считал это пустяковыми предрассудками вроде избегания числа тринадцать и черных кошек.
Рассчитавшись с таксистом, он вышел возле аэропорта за сорок минут до начала регистрации. Покатил на колесиках оба своих чемодана по гладкому мраморному полу огромного зала ожидания, где беззвучно охлаждала воздух почти сотня мощных кондиционеров. По множеству телевизоров крутили арабскую музыку. «Татушками» здесь не пахло, столичный аэропорт — витрина страны. Для новостей не настал час, хотя к скупой дневной информации о взрыве наверняка уже приросли довески.
Началась регистрация на берлинский рейс. Пашутинский не спешил вставать в очередь. Он посматривал со стороны, не лезет ли кто-то из будущих пассажиров за документами по неслышному требованию человека в форме или в штатском.