– Войско, – ответил Утер (и от его голоса, такого спокойного, такого отрешенного, у Блейза побежали мурашки по коже). – Войско или то, что от него осталось. А их осталась всего лишь горстка…
Блейз покачал головой, не очень-то понимая, о чем говорил король. Утер был совершенно неподвижен, дыхание его было ровным, а тело – расслабленным, глаза так пристально смотрели в потолок, что монах невольно тоже посмотрел туда. Разумеется, ничего, кроме погруженных в ночной сумрак потолочных балок, он не увидел.
– Что вы сказали, государь? – спросил он. – Вы говорили о войске…
– Войска больше нет… Их осталось человек сто, может, меньше.
Блейз еле сдержался, чтобы не завопить, схватить короля за горло и вырвать его из этого безразличного оцепенения. Менее ста человек из многих тысяч, ушедших на битву под началом коннетабля Лео де Грана?
– Это невозможно, – прошептал он.
– Менее сотни, и некоторые из них умирают, – повторил Утер.
Опять этот отрешенный голос и открытые глаза, спокойно созерцающие где-то за пределами этой комнаты ужасную картину разгрома.
– Вы их видите, прямо сейчас?
– Они там, смотри… Им страшно, они прячутся, они растеряли свое оружие. Но огонь ослабевает. В лесу, наверно, было слишком сыро…
– В каком лесу?
Утер не ответил. Брат Блейз сильнее вытянул шею и увидел, как глаза короля постепенно закрылись, и он снова погрузился в глубокий сон.
– Какой лес, государь? – спросил он опять, более настойчиво и даже осмелился тронуть Утера за плечо.
– Бояться больше нечего, – пробормотал Утер. – Монстры разбежались и нынешней ночью не вернутся. И мы спасли священный лес. Дагда не позволил бы…
Монах перекрестился и машинально отодвинулся от королевского ложа, будто боялся обжечься о него. Дагда был первым из друидов, тем самым, которого эльфы звали Эоху – Отец Всемогущий, или Руад Рофесса – Светоч совершенного знания, бог-воин и обладатель волшебной чаши, ставшей его талисманом. Священный лес, о котором говорил Утер, не мог быть ничем иным, кроме Элианда, в самом сердце которого находились Роща семи священных деревьев и Чаша познания… Элианд, страна эльфов… Страна Ллиэн.
Брат Блейз сел, поставил подсвечник, обхватил голову руками и попытался справиться с головокружением, возникшим от того, что ему только что приоткрылось, по мере того как его разум терялся в догадках. Король снова был захвачен духом эльфов, лишен собственной души, а его тело было просто пустой оболочкой. Армия разгромлена. Монстры достигли Броселианда. Все это могло означать только одно – герцогство Соргаллей было захвачено. А как же герцогиня Хеллед? И осталось ли что-нибудь от войска? И сколько отрядов еще можно будет собрать для защиты Лота? Кто встанет во главе воинов, если король не придет в себя? Сколько времени отпущено, пока орды Безымянного не ворвутся сюда? Сколько времени пройдет, пока воинство демона не изгонит навек дыхание Бога из этой юдоли слез?
Монах поднял голову и с ужасом вгляделся в бесстрастный профиль Утера. Какое волшебство, более сильное, чем все молитвы и все лекарское искусство, поддерживало его в этом ужасном отсутствующем состоянии, в то время как вокруг него рушилось все королевство? Он снова и снова возвращался мыслями к Илльтуду. Аббат умел справляться с этим недугом… Охваченный внезапным наитием, он подошел к королевскому ложу и с бьющимся сердцем стал нашептывать на ухо Утеру заклинание из Священного Писания.
– Дух немый и глухий! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него! [17]
Утер глухо застонал, и его тело вдруг резко изогнулось дугой в судороге невиданной силы. Монах так стремительно отскочил в сторону, что не удержался на ногах и рухнул на пол, задев аналой, который упал с таким грохотом, что среди ночи будто грянул гром.
– Что такое? – пробормотала Игрейна, просыпаясь.
Увидев судорожно изогнувшееся тело Утера, она вскрикнула от ужаса. Блейз, покрытый испариной, поднял на королеву безумный взгляд, держа в руках книгу, упавшую с аналоя, которая, как ему показалась, была послана прямо с Небес. Это был скромный требник в плохоньком кожаном переплете, неумелая копия «Энхиридиона», священного сборника воззваний, адресованных папой Львом III королю Карлу, [18] произведение, которое она не могла знать, он же принялся нервно листать страницы, как безумный. Когда он, наконец, нашел то, что искал, на лице его появилась жуткая улыбка.
– QuiVerbum саrа factumest… – забормотал он настойчиво. – Слово, ставшее плотью и пригвожденное к Кресту, сидящий справа от Отца, чтобы внять мольбам верующих в него, и чье святое имя преклоняет колени каждого, соблаговолите защитить раба Божия Утера от всех, кто желает навредить ему, от нападок демонов, Вы, которые живете и правите в союзе совершенном…
Игрейна не могла оторвать изумленного взгляда от монаха, который, будучи в трансе, казался ей более одержимым сатаной, чем божественным духом. Однако Утер, казалось, реагирует на воззвания папы. Он покрылся потом, простыни упали с его бьющегося в судорогах тела, глаза были полуприкрыты, он прерывисто дышал.
– Он возвращается, – еле слышно произнесла она.
– Вот крест Господа нашего Иисуса Христа, в котором наше спасение, наша жизнь и наше воскресение, и смятение всех тех, кто хочет причинить нам зло, и злых духов, – продолжал Блейз, не глядя на нее. – Бегите же нас, стороны противные; потому как заклинаю вас, демоны преисподней, и вас, духи злые и нечистые, кто бы вы ни были, заклинаю к тому, чтобы прекратили вы ваш обман дьявольский и убрались бы немедленно во имя Бога живого, истинного, святого, Отца, Сына и Святого Духа.
Глаза Утера открылись, он с трудом повернул голову, и взгляд его встретился с взглядом монаха.
– Именем того, Кто был распят в образе человеческом и Кто заставил вас отступить по мере того как вы приближались, да не посмеете вы притеснять и мучить этого раба Божия ни в его теле, ни вне его тела, ни видением, ни страхом, ни днем, ни ночью, иначе рассею я над вами все проклятия, вины и кары мученические по велению Святой Троицы.
Утер пробудился. В тот же миг в Элиандском лесу Ллиэн закричала во сне, и крик ее был таким душераздирающим, таким пронзительным и внезапным, что у эльфов кровь застыла в жилах.
К Лео де Грану вернулось сознание незадолго перед восходом солнца. Его разбудил холод. Холод и сырость. Он увидел себя голым, лежащим на подстилке из папоротников, и захотел вскочить, но тут же вскрикнул от боли. Кинжал гоблина почти отсек ему руку в месте крепления наплечника, [19] и когда он инстинктивно поднес к плечу ладонь, то почувствовал, что рану покрывает толстый компресс из листьев, растертых в губчатую душистую массу.