Так что прощай, Уилл. И не пытайся встретиться ни со мной, ни с ним, чтобы не потерять остатки моего уважения к тебе. Мы дали слово и должны его сдержать ради блага всей нашей семьи.
Для меня это все равно что отрубить себе руку, но это необходимо сделать.
Береги себя. Я буду по тебе скучать.
Хелен
Это выше его сил. Роуэн хочет лишь одного — стереть, прогнать из головы то, о чем только что узнал. Он выпускает письмо из рук, не обращая внимания, куда оно падает, вытаскивает бутылку с кровью из спального мешка и кладет к себе в рюкзак. На заплетающихся ногах он выбирается из фургона и шагает прочь от дома по Орчард-лейн.
Навстречу ему кто-то идет. Ветви ракитника, низко свисающие через ограду дома номер три, поначалу скрывают лицо мужчины. Видны только плащ, джинсы и ботинки. Роуэн и так точно знает, кто это, но вскоре различает и лицо — лицо его отца. Сердце у него уже не бьется, а бешено колотится, словно кто-то выбивает в груди ковер.
— Привет, лорд Б., — говорит Уилл, и губы его кривятся в улыбке. — Как твои дьявольские делишки?
Роуэн не отвечает.
— Правда? Отлично, — продолжает Уилл, но мальчик даже не оборачивается.
Он не смог бы вымолвить ни слова, даже если бы захотел. Он зажимает свою ненависть внутри, словно монетку в кулаке, и идет дальше, к автобусной остановке.
Он надеется увидеть Еву и все забыть.
Ева собирается сообщить отцу, что пойдет сегодня гулять.
Ну что он ей сделает? Затащит в комнату и забаррикадирует дверь?
Нет, она собирается вести себя так, как будто у него никогда и не было этого срыва и как будто она взрослая семнадцатилетняя девушка, живущая в свободном обществе. Ева заходит на кухню, чтобы сообщить ему эту информацию, и видит, как отец наворачивает что-то ложкой из банки. Подойдя поближе, она читает этикетку. Это консервированный чеснок, и он съел уже три четверти. Может быть, ему снова нужно в больницу.
— Пап, это отвратительно.
Он кривится, но кладет в рот еще одну ложку.
— Я ухожу, — произносит он, прежде чем дочь успевает сказать то же самое.
— Куда? В смысле, если на свидание, я бы тебе рекомендовала почистить зубы.
Он пропускает шутку мимо ушей.
— Ева, я должен тебе кое-что сказать.
Ей это не особо нравится, она гадает, в чем же он собирается признаться.
— Что?
Он набирает полные легкие воздуха.
— Твоя мама не пропала.
Поначалу Ева не вникает в его слова. Она уже так привыкла игнорировать чепуху, которую он мелет. Но через секунду до нее доходит.
— Пап, ты о чем?
— Ева, она не пропала. — Он берет дочь за руки. — Она умерла.
Ева закрывает глаза, пытаясь отключиться. Ужасно воняет чесноком. Девушка вырывает руки, она слышала все это и раньше.
— Пап, ну хватит.
— Я должен сказать тебе правду, Ева. Я видел ее. Я был там.
Ева невольно втягивается в разговор.
— Ты видел ее?
Джеред кладет ложку, голос его звучит вполне вменяемо.
— Ее убили на университетском кампусе, — рассказывает он, — на лужайке рядом с кафедрой английского языка. Ее убили. Я все видел. Я бежал и кричал, но там никого не было. Я поехал за ней. Понимаешь, она задержалась допоздна в библиотеке. То есть это она мне так сказала, поэтому я поехал в библиотеку за ней, но ее там не было, я искал повсюду, а потом увидел их — по ту сторону огромного уродливого водоема, будь он неладен. Я побежал к ним и видел, как он укусил ее, убил, а потом поднял и…
— Укусил?
— Ева, он не был обычным человеком. Он был другим.
Девочка качает головой. Снова этот уже знакомый кошмар.
— Пап, ну зачем ты так. Прошу тебя, пей таблетки.
Он рассказывал про вампиров и раньше, но только когда лежал в больнице. Впоследствии вскользь упоминал их, если был пьян, но потом неизменно подрывал к себе доверие, категорически все отрицая. Думал защитить Еву таким образом.
— Это был ее преподаватель, — продолжает Джеред. — Он чудовище. Вампир. Он укусил ее, напился ее крови и улетел с ней куда-то. Ева, он сейчас здесь. Он приехал сюда. В Бишопторп. Может быть, он уже мертв, но мне надо это проверить.
Несколько секунд назад дочь чуть было не поверила ему. Но теперь она всерьез обижена — как ему не стыдно морочить ей голову!
Джеред кладет руку ей на плечо:
— Никуда не выходи, пока я не вернусь. Слышишь? Сиди дома.
Ева пристально смотрит на отца, ее красноречивый яростный взгляд заставляет его объясниться.
— Полицейские. Они собираются его схватить. Я разговаривал с женщиной, уволившей меня за то, что я говорил правду. Элисон Гленни. Она тоже здесь. Я ей все рассказал. Понимаешь, я видел его сегодня в пабе. Того самого человека, который…
— В пабе? Ты сегодня был в пабе? Пап, у нас же вроде нет денег.
Она не лицемерит. Роуэн настоял, что за билеты в кино заплатит он.
— Слушай, у меня нет на это времени. — Он кладет в рот последнюю ложку чеснока и берет куртку. Взгляд у него совершенно безумный. — Помни, ты должна оставаться дома. Прошу тебя, Ева. Не выходи.
И он выходит за дверь прежде, чем дочь успевает ответить.
Она заходит в гостиную и садится. По телевизору идет реклама косметики «Лореаль», показывают лицо одной и той же женщины в разном возрасте.
Двадцать пять. Тридцать пять. Сорок пять. Пятьдесят пять.
Ева смотрит на стоящую на телевизоре фотографию. На ней ее мама в возрасте тридцати девяти лет во время их последнего семейного отпуска на Майорке три года назад. Еве так хотелось бы, чтобы мама была рядом, старела, как и положено, а не застыла навсегда во времени, запечатленная на снимках.
— Мам, можно мне сегодня пойти погулять? — шепотом спрашивает она, воображая, как бы они сейчас поговорили.
Куда ты собралась?
— В кино. С мальчиком из школы. Он меня пригласил.
Ева, сегодня же понедельник.
— Знаю. Но он мне по-настоящему нравится. И я вернусь к десяти. Мы поедем на автобусе.
И что это за мальчик?
— Ну, он не похож на тех, с кем я встречалась раньше. Он хороший. Пишет стихи. Тебе бы понравился.
Ну ладно, дорогая. Надеюсь, ты хорошо проведешь время.
— Обязательно, мам.
Если что, звони.
— Да, конечно.