— Это правда, — прошипел Хильперик. — Но и ты не забывай…
Он улыбнулся и выдержал взгляд Карибера. И когда Хильперик заговорил, его слова прозвучали еще более угрожающими:
— …именно я унаследовал владения Хлотара!
Мрачные, серые дни… Теперь Хильперик стал королем, а Одовера — королевой. Я снова была служанкой при ней, она снова ждала ребенка. Вернувшись в Суассон, я уже не могла представить своей жизни возле нее — разделять ложе с королем, когда у него возникнет такое желание, и потихоньку стареть, с отвращением заботясь об их детях.
Вез сомнения, в конце концов меня бы выдали замуж за какого-нибудь сотника, достаточно скромного происхождения, который согласился бы удовлетвориться почти служанкой. Я больше не верила ни во что — нив Бога, ни в женскую магию, ни даже в свою красоту.
Я совсем забыла про Уабу.
Дорога на Суассон в эти последние декабрьские дни была покрыта глубоким снегом, по которому ездовые быки с трудом могли продвигаться вперед. Пожалуй, особы королевского дома, ехавшие в повозках, могли бы с таким же успехом идти пешком. Фредегонда и сама с удовольствием размяла бы ноги, если бы ей не нужно было присматривать за тремя королевскими детьми. Выпрыгнуть из этой скрипящей повозки, подальше от детского писка, страшной духоты и едкого дыма, тянущегося от жаровни… Держа на руках Хловиса, последнего ребенка Хильперика, она приподняла кожаную занавеску, закрывавшую единственное окно крытой повозки — по сути, узкую бойницу, сквозь которую можно было видеть только крошечную часть окружающего пейзажа, — в надежде увидеть деревушку, или речку, или хотя бы дровосека, рубящего дерево, — все, что могло бы хоть на мгновение разнообразить это унылое путешествие. Но ничего не было видно, абсолютно ничего, словно между Суассоном и Парижем не осталось ни одного живого существа, словно все пространство между двумя городами сводилось к этому огромному заснеженному лесу и рядам мощных буков, уходящих ввысь, словно колонны.
К счастью, путешествие близилось к концу. Еще два, самое большее три часа — и они приедут в Суассон. Будет уже поздний вечер. Она увидит Хильперика в лучшем случае за ужином, и у нее останется время только на то, чтобы передать детей служанкам и одеться подобающим образом. Если только он не захочет раньше подъехать верхом к повозке… В конце концов, почему бы и нет? Может быть, ему захочется проведать сыновей.
От этой мысли у нее немного полегчало на душе, но громкий скрип повозки и мрачное завывание ветра вскоре вернули ее к действительности. Хильперик не приедет… А если она и увидит его сегодня вечером, после того как десять дней провела вдали от него, то скорее всего он будет вести себя так, как во время их последней встречи в Париже. Поддерживая под руку Одоверу, словно опасаясь, что королеве трудно носить свой огромный живот в одиночку, он вздрогнул, когда увидел ее, — в этом, по крайней мере, Фредегонда была уверена, — но тут же отвел взгляд. И поскольку он хотел, чтобы королева, несмотря на свое состояние, вместе с ним совершила почетный въезд в новую столицу, Одовера оставила детей на попечение Фредегонды; и все то время, что она прощалась с ними, он держался на расстоянии, стоя неподвижно и отвернувшись в сторону. От этого сердце Фредегонды сжималось и на глаза выступали слезы — дурочка Одовера отнесла это на свой счет.
— Не плачь, дорогая. Мне тоже грустно расставаться с детьми. Мое единственное утешение — знать, что ты позаботишься о них, ты ведь их так любишь!
«Я люблю их только потому, что в их жилах течет его кровь» — так и хотелось ей ответить, хотя бы для того, чтобы Хильперик обернулся, услышав эти слова. Но она промолчала, и они уехали, оставив всех домочадцев под покровительством монахов собора Святой Марии, вне досягаемости Карибера.
Десять дней прошли в холоде и скуке монастыря. Десять дней Фредегонда ждала послания от короля или, по крайней мере, приказа отправляться в дорогу. Десять дней она не слышала ничего, кроме детского лепета. Десять дней представляла, как королевская процессия въезжает в Суассон, располагается во дворце Хлотара, принимает почести от баронов и войск. Одоверу, должно быть, все это не очень-то радует… С того самого дня, когда Фредегонда поступила к ней на службу, она никогда не видела, чтобы Одовера вела себя соответственно своему статусу. Впрочем, она ведь была принцессой без земель и власти — и вот теперь въезжает в Суассон королевой… Но разве сможет Одовера быть хозяйкой в том самом дворце, где по целым дням пряталась у себя в покоях из боязни столкнуться со своей свекровью, королевой Арнегондой, или с кем-то из невесток? Разве она сможет распоряжаться дворцовым управителем Осанием и целой коллегией монахов? Фредегонда представляла, как Одовера по-прежнему не покидает своих покоев и под предлогом очередной беременности всячески избегает показываться на людях вместе с королем. Сколько еще времени он сможет выносить такую супругу? Почему все еще не расстался с ней? Уж, наверно не из-за красоты или ума — ни тем ни другим Одовера особо не отличалась. И явно не из-за храбрости, которой она была напрочь лишена. Ее единственные достоинства, судя по всему, в данный момент ехали вместе с Фредегондой в душной повозке — трое детей, которых она произвела на свет за четыре года. И все — сыновья, тогда как все браться Хильперика, даже сорокалетний Карибер, оставались бездетными. В этом заключался единственный талант Одоверы…
Фредегонда опустила кожаную занавеску и, когда ее глаза привыкли к красноватому полусумраку, принялась рассматривать своих маленьких подопечных.
Теодебер и Мерове играли в кости — точнее, младший в основном наблюдал за действиями старшего.
Оба мальчика были совершенно разными.
В Теодебере, несмотря на его пять лет, уже чувствовался будущий мужчина — он никогда не расставался с деревянным мечом, подаренным ему отцом, и почти все время размахивал им, нанося удары воображаемым противникам. С братьями он вел себя как настоящий тиран, и, без сомнения, уже недалеко было то время, когда он начнет так же обращаться и с Фредегондой. Однако она любила его больше двух других, может быть, потому, что он походил на Хильперика. Мерове, сидевший рядом с ним, все еще казался ребенком. Его бледное круглое личико, светлые волосы, глуповато-застенчивая улыбка, которой он отвечал на чужие взгляды, — все напоминало Одоверу. За это Фредегонда нежно любила его, когда поступила на службу к королеве, и из-за этого не могла выносить его вида сейчас. Но тем не менее она любила его и, несмотря на свою недавнюю перемену в чувствах, все же сохранила по отношению к нему некоторую теплоту. Последний из братьев, младенец Хловис, никогда не пользовался ее расположением. Он был настоящей обузой для нее — плохо спал, плакал по ночам, пачкал пеленки, отрыгивал молоко, часто болел, почти не говорил и никогда не улыбался. Один из таких детей, к которым жители деревни, в которой она выросла, даже никогда особо не привязывались, зная, что те не проживут долго. Каждую зиму один-два из них умирали, и родители тут же забывали о них. И этот мальчик, даром что был сыном принца, вряд ли заслуживал лучшего отношения. Даже громкое имя, которое он носил, едва ли могло что-то изменить.