— Мне нужно с вами поговорить, госпожа.
Фредегонда удивленно нахмурилась, потом увидела в тени двух вооруженных стражников и слугу, о которых совершенно забыла.
— Оставьте нас, — велела она им, сопровождая свои слова движением руки, а потом обратилась к Уабе. — Хочешь пить?
Та, не отвечая, стояла на почтительном расстоянии, пока остальные не ушли. Затем подошла к столу, села и сама налила себе вина.
— Ну, так что? — Мать посмотрела на Фредегонду и отставила кубок.
— Как это «что»? Я думала, это ты принесла мне известия!
— А я думала, ты хоть немного лучше осведомлена!
Фредегонда невольно отодвинулась — Мать говорила приглушенным голосом, но в нем звучала ярость. Взгляд был суровым, глаза гневно сверкали. Фредегонда мгновенно вспомнила, что такой же взгляд бывал у нее и раньше, еще в деревне, когда работа, которую она поручала, была плохо сделана.
— Хильперик уехал в Кадунум, — пробормотала она. — Чтобы осмотреть…
— Нет. Он в Париже, у своего брата Карибера, и собирается отправить оттуда посольство в Испанию, возглавляемое сеньором Берульфом и герцогом Бепполеном.
— В Испанию… — прошептала Фредегонда.
— Да, в Толедо. Теперь ты начинаешь понимать?
Она кивнула, не произнеся ни слова. Лицо ее побледнело. Уаба, кажется, еле сдерживалась, чтобы не отвесить ей пощечину.
— Король, — медленно заговорила она, четко и раздельно произнося слова, словно обращалась к ребенку, — был очень впечатлен свадьбой своего брата, и в особенности его благородной невестой. Поэтому он решил просить руки второй дочери готского короля.
В этот момент маленький Хлодобер заплакал — как будто вместо собственной матери. Фредегонда выслушала новость, не моргнув глазом, и, хотя ее лицо стало бледным, а взгляд — отсутствующим, она уже думала о том, чтобы сражаться, а не стенать.
Долгое время обе женщины не произносили ни слова, тогда как младенческий визг буквально сверлил им уши. Наконец Фредегонда словно очнулась и с силой хлопнула ладонью по столу.
— Проклятие! Пупа, заставь его замолчать! — во весь голос закричала она.
Вскоре наступила тишина. Когда Уаба снова заговорила, ее голос звучал гораздо более сдержанно:
— Что ты собираешься делать?
Фредегонда бросила на нее испепеляющий взгляд. Губы ее побелели, ноздри дрожали. Ее все еще трясло после недавней вспышки гнева.
— Я собираюсь…
Мгновение она думала о том, чтобы немедленно помчаться в Париж, ворваться в комнату короля и… И что? Жаловаться, кричать, плакать? Так бы поступила Одовера. Нужно сражаться как за себя, так и за своего сына, а не признаваться в собственной слабости.
— Я собираюсь лечь спать. А завтра мы напишем королю письмо, в котором пожелаем счастливого сватовства. Пусть знает, что все будет готово для его свадьбы, когда он вернется в Руан.
* * *
В серых от пыли туниках, без всяких украшений, верхом на мощных конях, с простыми охотничьими копьями, не представлявшими особой ценности, Хильперик и его спутники напоминали обычных воинов, каких было много в окрестностях Парижа: не зная, чем заняться от вынужденного безделья, те разъезжали по всей округе, постоянно готовые затеять ссору с кем угодно. Вечером Хильперик со своими людьми заехали на постоялый двор в деревушке Монмартр, расположенной на холме, откуда был виден весь город, река и мосты. Король Руанский, на голове которого была кожаная шапочка с такими же лентами, завязанными под подбородком, чтобы скрыть длинные волосы, молча пил кларет, изготовляемый из местных сортов вина. Даже здесь, на холме, открытом всем ветрам и возвышавшемся над лесом, несмотря на поздний час и уже заходящее солнце, августовская духота давала о себе знать. Но все же она ощущалась гораздо слабее, чем во дворце, где в последние дни стала невыносимой.
С тех пор как он отправил посольство к королю вестготов, Хильперик чувствовал себя словно в ловушке — он уже не способен был повлиять на события, и ему оставалось только ждать. Письмо Фредегонды достаточно ясно говорило о том, какой прием ждет его в Руане, если он решит вернуться. Однако он не мог бесконечно оставаться в Париже — на дорогу в Толедо обратно посланникам потребовалось бы несколько недель.
Ему казалось, что он нашел поддержку, или, по крайней мере, сочувствующего собеседника в лице своего брата Карибера. Вначале король Парижский и впрямь показывал себя радушным хозяином, одновременно позабавленный сватовскими злоключениями Младшего брата и втайне обрадованный, что еще один союз с вестготами немного ослабит растущее влияние Зигебера. С ним, по крайней мере, можно было поговорить. Любовная жизнь самого Карибера была, казалось, ничем не ограничена, и он более чем кто другой насмехался над упреками Церкви. Его очередная жена недавно умерла, и он женился на ее сестре, Марковьеве. Это была юная девушка необычайной красоты, но она была монахиней — иными словами, невестой Христовой. В первое время Карибер лишь издевался над епископом Германием, мечущим громы и молнии, но вскоре после прибытия Хильперика церковный приговор был вынесен: Карибера и его жену отлучили от Церкви. И, словно бы этого было недостаточно, митрополит Турский, Эфроний, созвал собор, чтобы предать короля анафеме. Эта новость ужаснула парижан, и вскоре предместья опустели: жители поспешно уезжали из города, словно боялись, что гром небесный может обрушиться на них со дня на день. Не было ни грома, ни грозы — с начала лета вообще не упало ни одной капли дождя, — но удушающая жара, которая накрыла Сите, вполне могла считаться проявлением Божьей кары.
А потом вернулись посланцы Хильперика, смущенные, нелепые — даже Берульф не способен был связать двух слов, — так что ему пришлось наконец выхватить меч, чтобы добиться связного отчета. Старый Атангильд не отказал ему сразу — он не был так глуп. Однако он поставил ряд условий. Перед тем как отдать ему руку Галсуинты, своей старшей дочери, он хотел знать, какие земли будущий зять отдаст своей жене в безраздельное пользование. Кроме того, предварительным условием было заявлено, чтобы Хильперик избавился от всех своих любовниц и пообещал, что у него не будет других женщин, кроме Галсуинты. В чем Берульф и Бепполен так и не смогли сознаться королю — так это то, что его репутация при толедском дворе была хорошо известна, и что принцесса вскрикнула от ужаса при одной только мысли о том, что ей предстоит выйти замуж за этого варвара, который, как о нем говорили, не знал другого Бога, кроме собственной утробы.
И наконец, словно это проклятое лето могло приносить только дурные известия, выяснилось, что Зигебер, всего лишь через несколько недель после женитьбы, вынужден был поспешно собирать войско, чтобы снова отправиться в поход против гуннов, возвратившихся в Тюрингию…
Хильперик одним глотком допил вино и не глядя протянул руку с кубком, чтобы ему налили снова. Один из его спутников исполнил приказ, но король не поблагодарил его даже взглядом. Его нынешняя свита состояла из молодых людей, в основном руанцев, которых он едва помнил по именам. Ему не хватало своих прежних стражников — гиганта Дезидериуса, красавчика Ансовальда, Берульфа и остальных. Их была всего лишь горстка, но даже им он не мог дать достаточно земель, чтобы удержать их при себе. А бесчисленные рыцари Зигебера, Гонтрана и Карибера выглядели как принцы…