Когда замыкающий шествие стражник подошел к остальным со своим факелом, королевская чета смогла как следует разглядеть подземную темницу, куда привел их хозяин замка. Они увидели прочные решетки, сохранившиеся еще с римской эпохи, за которыми скорчились жалкие тени пленников. Земля под ногами настолько раскисла, что стражникам пришлось проложить по коридору доски, чтобы королевские особы не черпали башмаками грязную жижу. Один лишь Хильперик, казалось, не обращал на это внимания — не только потому, что на нем были сапоги из прочной кожи, но главным образом потому, что его невероятно раздражала та нарочитая торжественная медлительность, с которой Гонтран обставлял все свои действия. От этого Хильперик шепотом чертыхался в бороду и нервно вздрагивал, словно застоявшийся в стойле жеребец.
— Ну, так что же? — наконец произнес он, нетерпеливо повернувшись к Гонтрану. — Это все, что ты так хотел нам показать? Тюрьмы? И что, по-твоему, я должен из этого заключить?
Гонтран с насмешливым видом приподнял брови и небрежно коснулся пальцев Хильперика, сжимавших рукоять кинжала.
— Да успокойся ты! Тебе ничто не угрожает. Если бы я хотел посадить тебя в темницу, дорогой братец, неужели ты думаешь, что я тащился бы сюда сам?
Гонтран протянул руку, чтобы помочь Фредегонде пересечь деревянные мостки, и подвел ее и Хильперика к одной из темниц, больше похожих на клетки. Факелы стражников залили ее резким безжалостным светом, и все увидели полуголого человека, который, скорчившись, лежал прямо на земле.
— Хочу представить вам Родана, одного из военачальников ломбардской армии, — сказал Гонтран с довольной, почти гурманской улыбкой. — Вот всё, что осталось от свирепых лангобардов…
Когда пленник поднял голову, все невольно отшатнулись — настолько отвратительно он выглядел. Голова его была выбрита от затылка до макушки, а спереди, по обе стороны лица, свисали грязные свалявшиеся пряди. Узник имел длинную бороду, как и все его соплеменники, получившие благодаря этому свое название, и был совершенно голым, если не считать красных поножей, которые лангобарды надевали во время конных походов, и узкой набедренной повязки, почерневшей от крови и грязи. Неестественно вывернутые руки, прижатые к телу, также были перевязаны пропитавшейся кровью тканью. Несомненно, его подвергли пыткам. Но самым ужасным было обезумевшее выражение на лице этого полностью сломленного человека.
— Именно он командовал армией, пытавшейся захватить Гренобль, — продолжал Гонтран. — Но, к несчастью для него, он встретился с моим патрицием Муммолом, о котором вы, должно быть, слышали… Гонтран прервался и небрежно взмахнул рукой.
— О, я глупец! Совсем забыл…. Ведь именно он, наш дорогой Моммулий, недавно слегка вмешался в вашу войну с Зигебером…
Хильперик бросил на старшего брата мрачный взгляд, который развеселил того еще больше. Мучительное воспоминание о разгроме Хловиса было еще слишком живо в памяти Хильперика, поэтому намек Гонтрана был вполне очевиден.
— Но это все в прошлом, не так ли? — продолжал король Бургундии. — Забудем эти тяжелые времена и поговорим о будущем, — ибо сейчас, как вы того и желали, никакой угрозы для вас больше не существует…
Он снова бросил короткий взгляд на ломбардского пленника, и Фредегонда успела заметить, как благостное выражение на миг исчезло с его лица, сменившись неприкрытой ненавистью. Очевидно, муки несчастного Родана были еще не окончены…
Послеполуденные часы тянулись медленно, и Хильперику так и не удалось добиться частной аудиенции, которой он с нетерпением ждал. Гонтран, как обычно, тянул время и устроил перед ужином благодарственную мессу в честь новорожденного сына Хильперика, Самсона. Когда они вышли из королевской часовни, день уже закончился. Пока Хильперик и Фредегонда готовились к ужину в своих апартаментах, наступил поздний вечер. Хильперик довольствовался лишь тем, что украсил длинные темные волосы узкой золотой короной, больше похожей на обруч, и сменил грубые высокие сапоги на изящную обувь из тонко выделанной кожи. В целом же он выглядел как воин, который, казалось, навсегда для себя избрал свой жребий. На нем не было ни пурпурного плаща, ни богатого наряда — лишь кольчуга на кожаной подкладке, поверх которой была наброшена широкая голубая накидка без рукавов, расшитая лилиями и перехваченная широким поясом, на котором висел скрамасакс. Зато Фредегонда сменила дорожное платье на длинную льняную тунику ослепительной белизны с узкими рукавами, такую тонкую, что ткань казалась почти прозрачной. А поверх туники она надела — как ради приличия, так и из-за того, что было холодно, — верхнее платье из рыжевато-коричневой замши, подчеркивавшее матовый цвет ее лица, черные волосы и зеленые глаза, взгляд которых мог быть таким чарующим. Она не стала затягивать шнуровку слишком сильно, чтобы все желающие могли наблюдать за соблазнительным колыханием ее груди. Ее бедра обхватывал пояс, состоявший из резных золотых сочленений искусной работы, украшенных рубинами и изумрудами. Если не считать тяжелых золотых серег с такими же драгоценными камнями, пояс был единственным ее украшением: ни ожерелья, ни браслетов, ни колец, ни фибулы…. В таком наряде она больше напоминала богиню-охотницу, чем франкскую знатную даму.
Даже Хильперик, который пришел за женой, чтобы вместе с ней идти на пир, на мгновение застыл, увидев ее такой: одновременно целомудренной и бросающей вызов, сочетающей скромную манеру держаться и роскошь соблазнительных форм — и недосягаемой больше, чем когда-либо.
Они едва успели обменяться несколькими фразами по дороге в парадный зал, где их встретил сам Гонтран, пришедший в восторг при виде своей невестки. Он тут же усадил ее по правую руку от себя, тогда как Хильперик, занявший место слева, оказался рядом с тучным епископом Конституцием, митрополитом Санским. К величайшему изумлению Хильперика, епископ приветствовал его едва ли не небрежно, тогда как ради того, чтобы протянуть руку Фредегонде, даже встал с места — и она с видом глубокого почтения преклонила колена и поцеловала епископский перстень.
— Монсеньор Конституций, папа Санский, оказал мне большую поддержку во время моего визита в Париж, — пояснила Фредегонда, поднявшись и обращаясь к Хильперику. — Так же, как и у нас, у его преосвященства накопился немалый счет к правителям Метца.
Старый епископ чуть пошевелил в воздухе кончиками пальцев и изобразил на лице благодушную гримасу. Актер, с раздражением подумал Хильперик. Скверный актеришка, заучивший заранее слова и жесты и теперь кое-как играющий роль…. Гонтран, велеречивый и торжественный в своих роскошных, немного шелестящих при каждом движении одеяниях, был точно таким же актером. Однако под этими масками, без сомнения, скрывались безжалостные хищники, готовые уничтожить любого, кто осмелился бы встать у них на пути.
Как только все приглашенные расселись, слуги тут же уставили широкие столы множеством роскошных яств: наиболее удивительным блюдом был жареный лебедь, покрытый белоснежными перьями и распахнувший крылья. Одновременно женские хоры затянули под аккомпанемент цитр какую-то ритмичную песнь, хлопая в ладоши в такт мелодии. Отказавшись от предложенного вина, Хильперик налил себе пива и наклонился к брату.