— Увези его! Если они его схватят, королевство погибнет!
— Ваше величество, я…
Гондовальд осекся, не в силах отыскать нужные слова. Как объяснить королеве, что сражение идет уже на первом этаже дворца и что, если он вместе с принцем спустится туда, их обоих убьют? Опустив голову, Гондовальд перехватил взгляд Хильдебера. Ребенок ничего не говорил, но не страх заставлял его молчать. Он смотрел на Гондовальда отстраненно, почти безразлично.
— Ваше величество, — снова заговорил тот, — через главный вход уже не выйти и по мостам не пройти. Даже если я смогу вместе с его высочеством выбраться из дворца…. На улицах полно вооруженных людей. Нас схватят…
Брунхильда снова устремила на мужчину долгий взгляд, одновременно пытаясь привести в порядок лихорадочно скачущие мысли и обуздать владевшую ей тревогу. Мосты, улицы…. Оставалась река. Неожиданно она вспомнила давнюю картину: Зигебер, обнаженный, стоит возле окна и прогоняет лодочников, привязавших свои посудины к причалам прямо под окнами…
— Идем!
Следом за ней Гондовальд и Хильдебер спустились на нижний этаж. Шум сражения казался там таким близким, что Гондовальд инстинктивно обнажил меч. Но, королева словно не обратила на это никакого внимания, и почти бегом устремилась к своей спальне. Когда все трое оказались там, она тотчас же закрыла дверь, все это время остававшуюся распахнутой.
— Вот здесь! — воскликнула Брунхильда, мимолетно улыбнувшись со слабой надеждой. — Окно!..
Гондовальд, наконец, догадавшись, подбежал к окну и выглянул наружу. Берег внизу, у подножия замка, был пуст, вдоль него тянулось множество лодок, оставленных привязанными к причалам на ночь. На реке, по крайней мере, на расстоянии полета камня отсюда, тоже никого не было.
— Что ж, можно попытаться, — сказал он, обернувшись к Брунхильде. — Я смогу спрыгнуть, если ухвачусь за подоконник с той стороны. Но для принца тут слишком высоко. Нужна веревка. И еще… если позволите, ваше величество…
— Что?
— Нужно найти для принца другую одежду и… хорошо бы отрезать ему волосы.
Тогда Хильдебер впервые открыл рот, и крик его, казалось, вырвался из самой глубины души:
— Никогда!
— Простите, ваше высочество, — сказал Гондовальд, опускаясь возле ребенка на колени, — но вас могут узнать.
Он обернулся к Брунхильде, ища у нее поддержки, но та отрицательно покачала головой. Как раз нужно, чтобы Хильдебера узнали, когда они прибудут в Метц. Если же принц будет одет в дорожные лохмотья и в придачу лишится знака принадлежности к роду королей — длинных волос, то его шансы на коронацию будут, без сомнения, весьма слабыми.
— Нет-нет, — прошептала она, в свою очередь, опускаясь на колени возле сына. — Никто не отрежет тебе волосы…
Хильдебер тихо заплакал, судорожно вздрагивая — он, как мог, пытался удержаться от рыданий.
— Не бойся, любовь моя… Все будет хорошо. Сеньор Гондовальд отвезет тебя в Метц, там ты будешь в безопасности. Я приеду позже, вместе с твоими сестрами.
— Почему папа не здесь?
Брунхильда почувствовала, как сердце и горло у нее одновременно сжались. Не в силах ответить сыну, даже, произнести, что бы то ни было, она крепко прижала его к себе, и он уткнулся ей в плечо. Когда Брунхильда подняла глаза, то увидела, как Гондовальд стянул с кровати меховое покрывало и расстелил его на полу.
— Сюда, — проговорил он. — Как в мешок. Брунхильда молча кивнула. Ценой невероятного усилия она заставила себя улыбнуться, потом мягко отстранила сына.
— Тебе нужно спрятаться, — пояснила она. — Это такая игра. Спрятаться и ничего не говорить, пока сеньор Гондовальд тебя не выпустит. Хорошо? Ты мне обещаешь?
Хильдебер кивнул, неотрывно глядя на мать сквозь пелену слез. Но когда Гондовальд взял мальчика за руку, тот послушно подошел следом за ним к меховому покрывалу и уселся на середину. Гондовальд быстро завернул края покрывала с четырех сторон и связал их кожаным шнуром, потом подтащил свою ношу к окну. В последний раз, обернувшись к Брунхильде, он перекинул ногу через подоконник.
— Подождите! Королева быстро приблизилась к нему, взяла его руку и поднесла к губам.
— Я этого не забуду, — прошептала она еле слышно. — Если Бог захочет, чтобы я выжила и чтобы мы с вами снова встретились, обещаю, что ваше мужество будет вознаграждено.
Гондовальд не шелохнулся до тех пор, пока королева не выпустила его руку, потом посмотрел вниз. Уже почти совсем стемнело. Земли под окном не было видно.
— Когда я свистну, передадите мне его. Постарайтесь опустить его как можно ниже. Я свистну снова, когда его поймаю.
С этими словами Гондовальд спрыгнул. Послышался мягкий шум падения, а через мгновение — свист. Брунхильда присела на корточки возле мехового свертка и в последний раз прижала к себе дрожащее тельце сына.
— Сейчас я спущу тебя вниз, а сеньор Гондовальд тебя поймает, — прошептала она. — Сожмись покрепче и защити голову…. Я тебя люблю, ты знаешь…
— Я тебя тоже люблю, мама…
Брунхильда смотрела на меховой сверток, чуть заметно подрагивавший в ритме дыхания ее сына. В этом свертке была вся ее жизнь. Она осторожно просунула руки под плечи и колени маленького Хильдебера, подняла его и осторожно перенесла через подоконник. Внизу она различила, сквозь слезы, застилавшие глаза, темный силуэт Гондовальда, протягивавшего к ней руки.
— Мы скоро увидимся…. Будь храбрым. И она выпустила сверток.
Когда свист донесся во второй раз, Брунхильда была уже на пороге, торопясь наверх к дочерям. * * *
— Посмотри-ка на него… Прямо Цезарь собственной персоной!
Фредегонда презрительно улыбнулась. Уаба теснее привлекла ее к себе, под широкий плащ, подбитый мехом, укрывавший обеих женщин от холода и мелкого ледяного дождя этого зимнего утра. Дождь шел несколько последних дней почти без перерыва, и напитавшаяся влагой дозорная дорожка была грязной и скользкой. Но отсюда удобнее всего было наблюдать за отбытием Хильперика с жалкими остатками армии. Несколько приветственных возгласов послышалось с площади перед замком — этого как раз было достаточно, чтобы гордость короля оказалась не слишком уязвлена, — и ворота крепости Турнэ со скрипом распахнулись, впервые за многие недели.
Теперь в крепости почти не осталось людей и ничего, что могло бы свидетельствовать о недавнем триумфе. Так же как сам король и его последние верные приближенные, жители города во время осады были уверены, что скоро им придет конец. Внезапное освобождение еще не приобрело для них привкуса чуда — скорее, оно выглядело каким-то обманом, ловушкой, военной хитростью, смысла которой они не понимали, но от которой не ждали ничего хорошего. Все продолжали оставаться в своих домах, дожидаясь ухода войск. Даже сам Хильперик, выехав за ворота во главе своих малочисленных отрядов, не смог удержаться и быстро окинул взглядом окрестности — будто конники Зигебера должны были вот-вот вынырнуть из тумана и атаковать его. Но, Хильперик не увидел ничего, кроме пустынной равнины того же гнетущего серого оттенка, что и небо, почти сливавшееся с ней. Остразийская армия ушла, рассеялась, словно прах на ветру. А Зигебер, в пурпурном королевском плаще, неподвижно лежал на похоронной колеснице, влекомой двумя быками и окруженной почетной стражей. Все было кончено.