— Дорогой мой Гайлан!.. Я так тебе обязан! Ты мне все расскажешь, правда? Что ты смеешься? Ах да, моя тонзура…
— Прости, но это так… непривычно!
— Она зарастет…
— Ну да, само собой. Пойдем, надо ехать, пока еще не стемнело.
— Да, конечно. Куда мы едем? В Ден? В Орлеан?
— В Тур, — вмешался Гонтран Ле Бозон. Мерове нахмурился, не веря своим ушам. Потом он
подумал, что это шутка, и улыбнулся, повернувшись к Гайлану, словно призывая друга в свидетели.
— Но…, но ведь Тур принадлежит моему отцу! — наконец воскликнул он. — Я отлично знаю графа Ледаста — это презренный негодяй, который немедленно нас выдаст!
— До Тура меньше пятидесяти миль, и мы прибудем туда к вечеру, — продолжал Ле Бозон. — У меня есть убежище в базилике Святого Мартина. Я живу там с дочерьми все то время, что прошло со смерти короля Зигебера. И поверьте, монсеньор, Ледаст со своими головорезами не осмелится ничего предпринять против нас. Ведь даже вы ничего не знали о моем присутствии, когда вошли в Тур со своим войском. Поверьте мне, это надежное убежище.
Ле Бозон говорил правду. Трое беглецов, спрятав лица под капюшонами плащей, прибыли в Тур во время мессы и вошли в базилику во время богослужения, которое вел епископ Григорий. Их спутники, получив свою плату, уехали. Мерове, Гайлан и Гонтран Ле Бозон сели на последнюю скамью, у стены, и оставались там до окончания мессы. Как требовал обряд, священники раздали верующим просфоры, вино и соль. Дойдя до последней скамьи, один из них заметил трех людей, не снявших капюшонов, в покрытой дорожной грязью одежде. Их вид испугал священника, и он отошел, не осмелившись к ним приблизиться.
Чувствуя себя на грани полного истощения, душевного и физического, Мерове ждал, пока базилика опустеет. Затем он резко встал и поднялся на верхнюю галерею, к хорам, где сидел епископ Григорий в своем ритуальном облачении.
— Епископ! — громко произнес Мерове, одновременно откидывая капюшон.
Григорий молча рассматривал этого странного незнакомца. Мерове сменил монашескую рясу на обычную дорожную одежду и прикрепил к поясу кинжал, что совершенно не вязалось с тонзурой на его голове. На лице молодого человека отражались глубокая усталость и гнев.
— Почему мне не дали просфору? — резко спросил Мерове. — Разве я отлучен от Церкви? Или ты считаешь, что я не достоин есть хлеб и пить вино?
— Кажется, я узнаю тебя, сын мой, — прошептал Григорий, с заинтригованным видом приближаясь к нему.
Затем он заметил стоявшего чуть поодаль Ле Бозона и внезапно вспомнил, кто на самом деле этот странный молодой человек.
— Принц Мерове… Я встречался с вами в Париже, когда приезжал туда, чтобы предстать перед вашим отцом. Господь свидетель, я никогда не ожидал увидеть вас при таких обстоятельствах и в таком виде…. Итак, вы решили постричься в монахи, сын мой?
— Это сделали со мной против моей воли. Сам я никогда не испытывал желания стать монахом!
— Однако теперь вы им являетесь. И если вы избавитесь от монашеского облачения, то, боюсь, вас могут отлучить от Церкви. Но этот вопрос мы обсудим позже. Что вас сюда привело?
Во время разговора Мерове со священником Ле Бозон постепенно приблизился. Когда епископ задал последний вопрос, он встал между собеседниками, опустился на одно колено и почтительно поцеловал епископский перстень.
— Монсеньор, принц Мерове просит убежища и покровительства святого Мартина. Позвольте ему разместиться рядом со мной в базилике.
— Понимаю…. Кто-нибудь знает, что вы здесь?
— Никто кроме нас. Король тоже не знает. Григорий вздохнул и печально покачал головой.
— Значит, именно мне придется ему об этом сообщить.
— Что вы говорите?! — вскрикнул пораженный Мерове.
— Успокойтесь! — подал голос Ле Бозон. — Монсеньор епископ прав. О том, что вы здесь, рано или поздно станет известно, и он может оказаться в сложном положении, если не предупредит своего сюзерена. Но, так или иначе, это ничего не изменит. Это святилище неприкосновенно.
И он обернулся к епископу, ища у него подтверждения своих слов. Тот был невозмутим.
— Эта базилика — святое место, одно из самых почитаемых в королевстве. Даже ваш отец не осмелится его осквернить.
* * *
— Дайте место! Человек ранен!
В тот момент, когда раздался этот крик, Мерове сидел у костра, разведенного прямо под открытым небом, в заснеженном внутреннем дворе базилики. Вместе с остальными он поспешил к главному входу, между тем как несколько человек втащили на крыльцо базилики молодого человека, почти подростка, ноги которого болтались, словно у тряпичной куклы. Мерове узнал его — это был один из слуг, которых приставил к нему Ле Бозон. На лице несчастного, покрытом синяками, читались ужас и страдание. Через дверь базилики, все еще открытую, Мерове успел заметить тех, кто напал на слугу — трое мужчин удалялись, ничуть не спеша, помахивая своими дубинками. Один из них даже поднял с земли корзину, выпавшую из рук слуги, достал из нее яблоко и с хрустом надкусил под одобрительный смех своих приятелей.
Такое случалось почти каждый день, с тех пор как король узнал, что его сын находится в Туре. Когда епископ Григорий сообщил Хильперику об этом, тот ответил: «Изгоните вероотступника из вашей базилики, иначе я сожгу весь город и окрестности». Говорили, что королевское войско уже тронулось в путь, чтобы привести эту угрозу в исполнение. Тем временем наемники графа Ледаста, не осмеливаясь вторгнуться в святое место, принялись за слуг и спутников Мерове, когда те выходили за чем-нибудь в город. Сегодня они перебили юному слуге кости на ногах ударами дубинок. По сравнению с некоторыми другими он еще легко отделался…
Перепуганные священники уже собирались запирать дверь на засов, но Мерове яростно оттолкнул их и выбежал на паперть.
— Трусы! Слабаки! Посмотрите-ка на этих бравых вояк, втроем искалечивших ребенка!
На площадке перед входом в базилику тут же воцарилась тишина. Здесь толпилось множество людей — паломники, нищие, воры, торговцы и проститутки, — и каждый знал принца Мерове и его историю. Судьба принца оставила бы большинство горожан совершенно равнодушными, если бы одно лишь его присутствие в стенах базилики Святого Мартина не представляло собой смертельную угрозу для всего города. Мерове сделал два шага вперед, положив руку на рукоять кинжала.
— Наш красавчик никак рассердился? — издевательски произнес один из наемников, приближаясь к нему. — Что, хочешь меня наказать? Эй, отойдите! Я и один с ним справлюсь!
Мерове знал, что все на него смотрят. Его недавний гнев прошел, и он понял, что вышел за пределы священного убежища. До базилики было всего несколько шагов, но обратиться в бегство на глазах у толпы означало бы растерять последние остатки достоинства. Мерове выхватил кинжал, но остался стоять на месте, не решаясь приблизиться к противнику. Однако этого и не понадобилось — тот шел прямо на него, переваливаясь с ноги на ногу и не спеша, с наглой самодовольной ухмылкой. Когда между ними оставалось всего несколько локтей, наемник схватил дубинку обеими руками, и Мерове, не удержавшись, вздрогнул, представив, как она обрушится на него и, может быть, искалечит, заставив стонать, как того несчастного подростка…. Но, в конце концов, его противник был обычным человеком, к тому же наверняка больше привык к потасовкам в тавернах, чем к настоящим сражениям…. Мерове попытался вспомнить уроки своих наставников по обращению с оружием. Дождаться, пока противник атакует, уклониться, потом самому обрушиться на него всей массой своего тела. Нанести удар в живот…