Мне тоже довелось познать страшную горечь от потери ребенка, и я могу понять ярость и отчаяние, охватившие Фредегонду после смерти обоих сыновей. Я могу понять и то, что вся ее ненависть обрушилась на Хловиса. Какова бы ни была его роль в заговоре, настоящем или вымышленном, который привел к смерти обоих детей и едва не погубил Хильперика, наказание принца было, по крайней мере, объяснимо. Но горе помутило разум Фредегонды, и ее жажда убийств теперь не знала границ. Она отправила на костер свою служанку, которую заподозрила в измене; она велела разыскать Ледаста, который был душой заговора, и тот был схвачен в Париже, когда зашел в лавку золотых дел мастера. При попытке к бегству Ледаст был ранен, но его специально вылечили, чтобы затем отправить на мучительную казнь: его привязали к колесу и перебили ему все кости железными прутьями.
Эти жестокие кары могли бы быть справедливыми, если бы речь действительно шла о заговоре, целью которого было убийство короля и его сыновей. Но Фредегонда зашла дальше, гораздо дальше. Она отправила несколько человек без веры и совести в монастырь в Маисе, где жила королева Одовера, и они убили ее прямо в ее келье, а затем изнасиловали ее дочь Базину, чтобы та была недостойна когда-либо стать правительницей. Позже несчастная нашла прибежище в другом монастыре, в Пуатье, где жила Радегонда, бывшая жена покойного короля Хлотара, ставшая монахиней.
Когда до меня дошли все эти ужасные вести, мне хватало и своих горестей. Чума унесла Готико так быстро, что я даже не успела попрощаться с ним. Осмелюсь сказать, что я любила его так же сильно, как Зигебера, и его внезапная смерть была для меня настоящей трагедией. Мы потеряли друга, который был самой большой нашей поддержкой при дворе Метца. Я переживала самые мрачные годы своей жизни.
Апрель 583 г.
По всему пути следования королевского кортежа толпы парижан опускались на колени и молились. Такова была воля короля. Не было приветственных криков, никто не бросал в толпу хлеб и монеты — по крайней мере, до тех пор, пока процессия не подошла к собору Святой Марии [60] на острове Ситэ. Сам Хильперик с момента прибытия в древнюю столицу, некогда принадлежавшую его деду Хловису, сохранял сумрачный вид. Чтобы избавиться от страшного проклятия, которое поразило двух его старших братьев, он вошел в Париж пешком, как простой паломник. К тому же он пожелал, чтобы перед ним шли несколько монахов и несли в драгоценных ковчежцах наиболее священные реликвии во всем королевстве — те, на которых он и его братья восемнадцать лет назад поклялись никогда не включать Париж в свои единоличные владения. Позади Хильперика шли епископ Рагемод, парижский архидиакон Аэций и целая армия священников, распевающих псалмы. Замыкали шествие наиболее знатные приближенные короля, окружавшие повозку, влекомую четырьмя белыми лошадьми. В повозке на устланном коврами возвышении сидела Фредегонда со своим новорожденным сыном, Теодорихом, — его крещение и было официальным поводом для всей этой церемонии.
Путешествие от берегов Марны до острова Ситэ было долгим, но каждый шаг, приближавший Хильперика к древней столице, все больше укреплял его душу и сердце, подобно тому, как солнце высушивает и делает твердым кусок влажной кожи. Впервые за последние два года, вначале спасши его от чумы, а, потом, даровав ему нового наследника, Бог, казалось, вновь простер свою длань над ним. Столько раз, пережив разгром, крушение, унижение, Хильперик с момента своего воистину чудотворного исцеления двигался от победы к победе. Но, может быть, так Бог испытывал его, желая узнать, не слишком ли он возгордится? Не грозит ли ему опасность все потерять — как произошло это с Зигебером?
Впервые за долгие годы Хильперик думал о брате без ненависти, почти сочувственно. Он тоже въехал в Париж в ореоле славы и сделал этот город своей столицей. Он тоже поселился с женой и сыном во дворце на острове Ситэ, прежде чем отправиться в последний поход с целью навсегда обезопасить границы своего огромного богатейшего королевства. Но Зигебер ничего не сделал для Бога и Его служителей, и эта ошибка стоила брату жизни. Что осталось сегодня от его славы? Брунхильда была одинока, остразийская знать все более открыто пренебрегала ею…. После гибели Зигебера Лучшие, как и большинство viri magnified [61] Метца, становились все более независимыми, и со смертью Готико эти стремления еще усилились. Один из наиболее влиятельных людей среди Лучших, епископ Эгидий, вступил в переписку с Хильпериком и сумел добиться невозможного — вынудил Брунхильду и ее сына-короля заключить союз с Нейстрией против Гонтрана, обратив в прах все труды Готико. Договор был подписан год спустя в Ножане. Чего не знал никто, кроме наиболее посвященных, — это что Эгидий получил две тысячи золотых су в награду за успех своего предприятия.
Не прошло и нескольких месяцев, как Лучшие принялись за герцога Лу Аквитанского, верного сторонника Брунхильды и личного врага епископа Эгидия. Владения герцога в Шампани как раз граничили с Нейстрией, и он надежно гарантировал безопасность границ. Уже готова была разразиться междоусобная братоубийственная война, как вдруг между рядами войск появился одинокий всадник в доспехах и шлеме, закрывающем лицо. Когда всадник снял шлем, то, к всеобщему изумлению, по его плечам каскадом рассыпались длинные золотисто-белокурые волосы. Ряды смешались: те, кто стоял сзади, начали проталкиваться вперед, не веря своим глазам, этим всадником оказалась сама королева Брунхильда.
Воспоминание об этой сцене, которую Хильперик не видел, но хорошо представлял себе, вызвало у него улыбку. Он словно воочию видел Брунхильду, одновременно смешную и величественную, между двумя вражескими армиями, уже готовыми рубить друг друга. Он слышал ее слова — их ему тоже передали.
— Остановитесь, о, воины! Прекратите преследовать невиновного! Неужели ради одного человека вы согласитесь обратить в прах все королевство? Командующий армией Лучших, Урсио, встал перед ней и надменно заявил:
— Женщина! Удались от нас, иначе копыта наших лошадей тебя растопчут!
Но эта угроза оказалась тщетной. В тот день, благодаря невероятной отваге Брунхильды, Лучшие были разбиты и обратились в бегство, а Лу Аквитанский смог покинуть Остразию. Говорили, что он уехал в Бургундию к королю Гонтрану.
Через некоторое время между Остразией и Бургундией возник спор относительно Марселя. Остразийский военачальник Гондульф взял этот порт, и король Гонтран в ответ ничего не предпринял. В прежние времена он отправил бы на Марсель своего патриция Муммола, но тот покинул службу при бургундском дворе и появился в Метце. Не было ли это очередным Божьим знаком? Один лишь Муммол, несколько лет назад, смог помешать армиям Хильперика завоевать Аквитанию. Отныне Гонтран, лишившись такой мощной поддержки, будет неспособен защищаться.