До сих пор мои знания о том, как провести скачку, шли от наблюдения за другими жокеями. Джим учил меня на практике, изнутри. И в первый месяц, проведенный с Будущим Сары, я стал превращаться из всадника, похожего на ветряную мельницу, с некоординированными движениями и с головой, полной розовых мечтаний, в думающего, компетентного жокея-любителя.
Сталлуорти долго ворчал на владельцев, которые ничего не смыслят в скачках и которым лучше бы оставить решения тренеру. Но все же, хотя и недовольный, послал гнедого нести пять штрафных фунтов в Ньютон-Эббот.
Я никогда раньше не участвовал в скачках, которые проходили на скаковом круге. И при первом же взгляде на него почувствовал, что глупо было не прислушаться к суждениям Сталлуорти. Трасса стипль-чеза, почти полторы мили, проходила по плоскому кругу с резкими поворотами. Короткая трава лишь чуть покрывала твердую, как камень, почву, пропеченную августовским солнцем.
Сталлуорти приехал с несколькими скакунами из своей конюшни и критически разглядывал скаковые дорожки. Джим, седлая Будущее Сары, говорил, что гнедой знает дорогу лучше, чем я. (Я прошел весь маршрут часа два назад, чтобы увидеть с близкого расстояния препятствия и подходы к ним.) Еще Джим сказал, чтобы я вспомнил все, чему он учил меня дома, и на многое не рассчитывал. Во-первых, Будущее Сары в невыгодном положении — несет пять штрафных фунтов, во-вторых, все другие жокеи — профессионалы, это не любительские скачки.
Как обычно, меня соблазняла и удовлетворяла скорость. И то, что мы пришли третьими, уже сделало для меня этот день полным значения. Хотя Сталлуорти, который, кстати, тренировал и победителя, несколько раз повторил:
— Я же вам говорил. Я говорил вашему отцу, что слишком многого ожидать нельзя. Может быть, в следующий раз вы прислушаетесь к моим словам.
— Неважно, — утешал меня Джим. — Если бы ты сегодня выиграл, то на скачках в Эксетере, в следующее воскресенье, уже пришлось бы нести десять фунтов пенальти. Конечно, если предположить, что тебе удастся убедить старика послать туда гнедого. Он скажет, слишком рано, лошадь не отдохнула.
Что, наверно, так и есть.
Старик (Сталлуорти) провел по телефону битву с отцом против участия гнедого в скачках в Эксетере. Эту битву выиграл отец.
Так же блистательно провел битву гнедой, опередив ближайшего соперника на шесть корпусов. В Холдон-Муре под Эксетером прямые дорожки для галопа длиннее, и они лучше подходили Будущему Сары. Он нес пять фунтов пенальти, а не десять, и это, конечно, облегчило победу. Позже отец уверял меня, что выигрыша, который он получил, хватит для оплаты моих тренировок до Рождества. Два дня спустя я хладнокровно отправился учить математику.
А отец учился тактике «заднескамеечника» в парламенте. Но партия послала его в Хупуэстерн не для этого. Он пытался объяснить мне, что дорога вверх идет через офис уполномоченного партии. Для меня это звучало как самоистязание, хотя он и смеялся.
— Офис уполномоченного подсаживает, продвигает на министерский уровень.
— И твои толкачи продвигают тебя вверх?
— Ну... пока что... да.
— Министр чего? — недоверчиво спросил я. — Разве ты не слишком молодой?
— По-настоящему устремленные вверх парни стоят на выбранном пути к двадцати двум годам. В тридцать восемь я старый.
— Мне не нравятся политики.
— Я не умею ездить верхом и выигрывать скачки. Если от тебя откажется уполномоченный партии (УП), то это конец политической карьеры, — объяснял отец. — Быть избранным — первый гигантский шаг, второй — завоевать одобрение УП.
Когда вновь избранный депутат от Хупуэстерна был вскоре назначен заместителем министра торговли и промышленности, это, несомненно, дня всех структур правительства прозвучало как сигнал, что над горизонтом поднялась яркая, быстро движущаяся комета.
Я ходил слушать его первую речь, незаметно устроившись на галерее. Он говорил об электрических лампах, весь парламент хохотал, и на рынке ценных бумаг поднялись акции предпринимателей Хупуэстерна.
Я встретился с ним за обедом после речи. Он был в очень приподнятом настроении, как всегда после публичного спектакля.
— Полагаю, ты больше не ездил в Хупуэстерн? — спросил он.
— Нет.
— А я, конечно, был там. У Леонарда Китченса неприятности.
— У кого?
— У Леонарда...
— Ах, да. Да, неуравновешенные усы. Какие неприятности?
— У полиции теперь есть ружье, из которого, может быть, кто-то стрелял в нас в тот вечер.
— У полиции? — удивился я, когда он замолчал. — Ты имеешь в виду полицейского Джо, чья мать водит школьный автобус?
— Джо, чья мать водит школьный автобус, на самом деле детектив сержант Джо Дюк. Да, он теперь получил из «Спящего дракона» очень сильно заржавевшее ружье 22-го калибра. Кажется, дело было так. Когда деревья сбросили листья, водосточные желоба на крыше отеля засорились, как бывало каждый год. И потоки дождевой воды вместо того, чтобы бежать по трубам, стали литься во все стороны. Послали человека залезть по лестнице на крышу и убрать листья. И он обнаружил, что закупорили желоба не только листья, а и ружье 22-го калибра.
— Но какое это имеет отношение к Леонарду Китченсу?
Отец поперчил свой бифштекс.
— Леонард Китченс садовод, который украшал отель гирляндами корзин с геранью.
— Но... — запротестовал я.
— Кроме того, в кладовке для щеток и тряпок на том этаже, где спальни, он держал что-то вроде тележки с инвентарем для ухода за цветами. Садовые ножницы, лейку с длинным носиком, удобрения. 1 Полиция думает, что он мог спрятать ружье на тележке. Если встать на стул у окна коридора, где спальни, то можно дотянуться до желоба и поло жить туда ружье.
Сморщив лоб, я уставился в тарелку.
— Ты же знаешь, какие бывают люди, — продолжал отец. — Кто-то говорит: «Предполагаю, что Леонард Китченс мог положить ружье в желоб. Он всегда крутится в отеле, входит, выходит». Следующий опускает «предполагаю» и пересказывает остальное, как установленный факт.
— А что говорит сам Леонард Китченс?
— О, конечно, он говорит, что это не его ружье и он не засовывал его в желоб. И он говорит, что никто не может доказать, будто он это сделал.
— Виновные всегда так говорят, — заметил я.
— Да. Но он прав, никто не может доказать, что у него вообще было ружье. И никто не может доказать, что он когда-нибудь имел дело с оружием.
— А что говорит миссис Китченс?
— Жена Леонарда только вредит ему. Она ходит из дома в дом и жалуется, что муж был так одурманен Ориндой Нэгл, что мог пойти на что угодно.
Включая и выстрел мне в спину, чтобы убрать соперника с пути Оринды. Джо Дюк спросил у нее, видела ли она когда-нибудь у мужа ружье, которое было бы его собственным. И вместо того, чтобы ответить «нет», как сделала бы любая разумная женщина, она заявила, что под навесом в саду полно всякого барахла и там может лежать что угодно.