А теперь все это закончилось. И больше уже не вернется. Перенесенные несчастья и потрясения открыли ей глаза. Лития поняла: тому, кто любит, и тому, кто боится, нельзя доверять. Никогда не отступит, не сломается и не предаст лишь тот, кто идет по дороге Долга.
И этот-то предполагаемый болотник, на которого возложат обязанность служить принцессе, никогда не даст ей забыть, что служит именно по велению Долга.
Когда боятся или любят — признают себя много ниже предмета обожания или страха. Пусть ее предполагаемый слуга-болотник будет искренен, предупредителен, услужлив; пусть он будет готов умереть за нее. Но он никогда не посчитает себя в чем-то ниже принцессы. Как не посчитает и выше. Категории, понятные всем остальным людям, выпадают из мыслительного поля болотников. Потому что они не нужны им в деле непрекращающейся войны с Тварями. В душах болотников, рассуждала Лития, нет ни страха, ни любви к тем, кого они обозначают общим определением «люди». И сама принцесса всегда будет для болотников безликим объектом их Долга.
Подобное отношение унизило бы Литию как принцессу.
Золотоволосая вытерла слезы, которые, оказывается, давно уже текли из ее глаз.
Она только сейчас осознала, чего лишилась, отказавшись продолжать занятия. Болотники обращались к ней почтительно, как и полагалось обращаться к королевской дочери, но, общаясь с Мастерами и учениками, принцесса чувствовала тепло какого-то особого равенства, которое как раз не казалось ей унизительным. Это равенство являлось результатом признания юной девы частью братства могущественных воинов, во всем мире не имеющих равных себе по силе. У каждого в этом братстве был Долг, наполнявший великим смыслом их жизни.
И тогда неожиданно острым когтем проклюнулась та самая мысль, которую Лития все старалась не впустить в свое сознание. Почему, обучаясь у Мастера Кулла, Лития ощущала, что у нее тоже есть свой Долг? Почему, когда тело ее сдалось, дух сник и потемнел, словно потеряв нечто очень важное, нечто основополагающее?
Принцесса снова вспомнила слова Куллы: «Долг ведет вас, ваше высочество… Пусть вы этого пока и не осознаете».
Неужели она на самом деле ступила на дорогу Долга и оказалась так слепа, что не поняла этого?
Довольно долго золотоволосая принцесса Лития сидела, обняв колени под шкуряным одеялом. В хижине стало совсем темно.
Потом она скинула одеяло и, ежась от холода и отвращения, принялась облачаться в мокрую одежду. Она торопилась, словно боялась опоздать. Через два десятка ударов сердца она уже шла на тренировочную площадку, где в это время можно было найти Мастера Куллу.
Она точно знала, как встретит ее Мастер.
И заранее виновато улыбалась.
Снилось Нарану, что голова его превратилась в глиняный толстостенный кувшин, и кто-то невидимый и жестокий бултыхает в том кувшине деревянную ложку, и ложка, ударяясь о глиняные стенки, наполняет кувшин невыносимым звоном.
Наран со стоном проснулся и, поджав к груди оледеневшие от утреннего холода колени, зашарил рядом с собой скрюченной чумазой пятерней, предполагая, что его законная супруга Вилла опять накрутила на себя плешивую волчью шкуру, вот уже который год выполнявшую роль одеяла. Подозрения Нарана подтвердились. Он нащупал нечто мягкое, теплое и лохматое; не открывая глаз, стиснул пальцами космы волчьей шерсти и потянул на себя. Как и следовало ожидать, Вилла отреагировала на это злобным хриплым рычанием и больно лягнула мужа в бедро пяткой, показавшейся Нарану этим безрадостным утром какой-то особенно жесткой.
— Ногу… выдерну… — пообещал Наран супруге голосом таким сиплым и дрожащим, что сам его едва услышал.
Он снова потянул одеяло на себя, вслед за чем почувствовал, что его сильно укусили за запястье. «Это уже слишком», — решил Наран и двинул Вилле кулаком в бок.
Вредная баба взвизгнула дурным голосом и вскочила с лежанки. Наран зажмурился еще сильнее и прикрыл макушку руками, памятуя о том, как третьего дня Вилла в ходе обычной ежедневной перебранки чего-то вдруг взъярилась и разбила о голову мужа здоровенную миску из необожженной глины, служившую одновременно посудиной для еды и — время от времени — для стирки.
Но Вилла ограничилась только руганью, удивительно похожей на заливистый собачий лай. Одеяло она возвращать на лежанку явно не собиралась, поэтому Нарану пришлось-таки оставить надежду подремать еще немного.
Он попытался разлепить веки, но глазные яблоки вдруг выстрелили в голову ослепительной болью. Наран заскулил и решил, что сползти с низкой лежанки можно и вслепую. Кряхтя, он перекатился на бок, ожидая свалиться на земляной пол, но… не свалился. Потом крутанулся еще раз и еще… Лежанка все не кончалась. Тут ничего не понимающий Наран все же открыл глаза.
И дико заорал от страха.
Крик этот раскачал в голове Нарана болезненный оглушающий звон. И тем не менее Наран орал и не мог остановиться, выпученными, налитыми кровью глазами озирая голую черную степь с торчавшими кое-где чахлыми голыми кустиками, облепленными ошметьями снега. Перебирая босыми, пунцовыми от холода ногами по промерзшей земле, Наран развернулся и увидел широкую дорогу, обочь которой развалилась, выгрызая какую-то дрянь между когтями, кудлатая дворняга, а позади дороги и дворняги темнели голые деревья редкого леска, а чуть поодаль от леска лепились друг к другу хижины родной Нарану деревеньки, а еще дальше виднелись такие же маленькие и нищие деревеньки, разбросанные по степи, как комья грязи по темной соломенной циновке, а еще дальше — возвышались могучие стены, сияющие купола и острые шпили оседлавшего горизонт великого Дарбиона.
Наран подавился криком и закашлялся. Псина — кстати говоря, и вправду неуловимо чем-то похожая на Виллу — поднялась на тощие лапы, посмотрела на Нарана безо всякого интереса и благодарности (будто это не он грел ее всю ночь своим телом) — и побежала прочь по своим собачьим делам.
Наран поднялся и вдруг обнаружил, что спал почти в самом центре гномьего колодца — так на землях Шести Королевств называли круг из вросших в землю невысоких камней. Гномьи колодцы можно было встретить где угодно: на лесной опушке, в чистом поле, на озерном или речном дне — даже, говорят, в городах под булыжниками мостовой когда-то располагались такие каменные круги. Что это были за круги, кто и когда их сделал, почему они так называются и какое имеют отношение к гномам — никто не знал. Но повсеместно ходило поверье, что долго в таком круге находиться нельзя. Мол, у того, кто проведет в колодце времени больше, чем надобно солнцу, чтобы проплыть от одного края земли к другому, выпадут зубы и волосы, потускнеет зрение и отнимется язык. Будь тот человек мужчина — никогда он более не возжелает женщину. Будь тот человек женщиной — никогда ей не родить ребенка…
Наран почесал в затылке, легонько пнул один из торчащих из земли камней и беззаботно сплюнул. Затем зябко переступил с ноги на ногу и, запахнув плотнее лохмотья куртки, затрусил в сторону родного дома.