Она открыла глаза. В комнате была кромешная тьма. Светильник погас, а окна были плотно занавешены. Но вот дева почувствовала рядом с собой осторожное движение. Она подумала, что это львица, и тут женские пальцы коснулись ее руки, и послышался шепот:
— Это я, Кассафех…
— Но… твой голос не похож на голос Кассафех, — рассеянно ответила девушка.
— И все же это я. Кому еще тут быть, кроме меня? Не прогоняй меня. Ты так мудра и благоразумна. Только ты можешь помочь мне. Посоветуй, как мне искупить мое святотатство. Я так долго не обращала внимания на Бога.
Столкнувшись с такой задачей, глупая дева задумалась. Тем временем Кассафех — а может, это была и не она — придвинулась ближе.
— Твоя близость меня вдохновляет, — прошептала Кассафех… И все же это была не Кассафех.
Теперь первая дева убедилась, что ее неожиданная гостья — женщина. Девичья грудь коснулась ее руки, а гладкая щека прижалась к ее щеке. Тем не менее дева вдруг задрожала от смутного страха.
— Не бойся меня, я всего лишь заблудшая душа, — сетовала лже-Кассафех еще более странным голосом, будто давясь от потока слез. Потом она прикоснулась к шее первой девы нежными пальцами. Легкими, как травинки, были эти пальцы. А потом пальцы скользнули вдоль шеи, по склону груди и превратились в нечто, охватывающее и ритмично сжимающее, нечто вызывающее в груди первой девы пронизывающую, словно музыка, сладость. А потом эта музыка переместилась к чреслам девы, неописуемо ее этим удивив. И как раз когда дева невольно подалась навстречу этой музыке (а потом и другим, множеству других, идущих вслед первой), к ее губам прижались губы лже-Кассафех, и поцелуй их был слаще, чем все, что она знала до сих пор.
— Ах… Но, Кассафех… — слабым хриплым шепотом пробовала протестовать первая дева. Но Кассафех не ответила. Руки девы сами по себе поднялись, обнимая тело заблудшей подруги, которое оказалось теперь сверху. Оно оказалось намного тяжелее, чем дева ожидала, и было необычным на ощупь, гладкое и твердое, а под кожей перекатывались упругие мышцы. Может, это львица? Но дева, забыв о своей склонности к философствованию, не хотела сейчас в это вникать. Она, словно дверь, открывалась дюйм за дюймом, впуская в свое тело мужскую плоть. Может, это Бог поверяет ей какую-то тайну таким странным образом?
Симму, хорошо зная, как нужно обращаться с женщинами, поскольку сам был отчасти женщиной, понимал, как следует вести себя с этой податливой девочкой. Мягкими прикосновениями, пожатиями, поглаживаниями, губами, зубами и языком, руками, пальцами, ногтями пальцев, а также чрезвычайно искусными интуитивными движениями всего тела он превратил размышлявшего о луне-цветке ребенка в одно сплошное неистовое желание, извивающееся и безмолвно стремящееся удовлетворить зов плоти. И когда дева достигла пика своего желания, а Симму приблизился к порогу наивысшего наслаждения, он крепко сжал ее и вошел в дверь сада, в сокровеннейший и прекраснейший из всех садов. Врата были взломаны, и хотя девушка — уже не девственница — несколько раз вскрикнула от боли, вскоре ее крики сменились стонами наслаждения.
Тихо было в долине за окном. Это двойное насилие — над садом, в который проник мужчина, и над первой девой, не оказавшей, впрочем, особого сопротивления — осталось, похоже, незамеченным.
— Кассафех, мечтала ли я о таком…
Но Симму, любовник-колдун, пропел ей что-то на ухо, и дева крепко заснула. Он тихо вышел из комнаты в пустынные мраморные коридоры ночного дворца. Тут Симму быстро изменился, вновь превратившись в женщину. Он прошел там, где более двухсот лет ступали только лапы зверей-призраков и стройные девичьи ноги. И вскоре еще один занавес был сдвинут в сторону, еще один светильник погашен, еще одна дева, пробудившись, обнаружила у своей постели кающуюся Кассафех… Отступница, которая быстро превратила явь в сладостный сон, куда более волнующий, более восхитительный, чем навевал хрустальный сосуд. И снова крик боли сменился стонами восторга. И вновь прозвучала песнь демона, а потом Симму бесшумно исчез. А чуть позже, в самый темный предрассветный час, еще раз все повторилось, и еще одна дева оказалась откупорена… Крик боли и стоны восторга, песня, бесшумное исчезновение…
Трое за одну ночь. У трех дев в кромешной тьме были сорваны священные печати. А боги молчали, не являя никаких знамений, не грозя карой. Ни облачка в небе, ни капли дождя, ни даже падающей звезды.
Волшебство колдуньи гибло, распуская нить за нитью узор ее магии. Симму верно подобрал ключ к тайне Лилас. Но он спешил, герои ведь не любят ждать.
К утру лишь шесть дев остались нетронутыми. Симму отдыхал на холме под высоким цветущим деревом, набираясь сил перед следующей ночью. Волшебство сада сдавалось, и по мере этого рушилась защита пути, ведущего к бессмертию.
Колдунья, пожалуй, перехитрила саму себя, решив сделать хранительницами нижнего колодца девочек, которые должны были оставаться девственными в течение девяти долгих лет. «Я запечатана так же, как запечатан твой колодец, и пока я чиста, я буду хранить чистоту обители Бога», — клялись они, приходя к колодцу, который находился прямо под колодцем Верхнего Мира. Чувственная магия: слова, повторяемые в течение двухсот тридцати трех лет многими поколениями дев, постепенно становились реальностью. Они наделили храм величием, а колодец — жизнью. И если что-то случится с нижним колодцем, то это же произойдет и с колодцем небесным.
Даже Верхний Мир не мог не противостоять такому могущественному и длительному колдовству, да и небесный водоем, как верно заметила колдунья, был всего лишь стеклянным.
Бунтарка Кассафех своим вызовом: «Хотела бы я, чтобы мы оба — я и колодец — были распечатаны», — подсказала Симму решение.
Стоит взломать печати на колодцах девяти дев-хранительниц и небесный колодец над головой тоже даст трещину.
А если бы девять дев не охраняли земной колодец, то, может, так никогда и не был бы найден путь к воде бессмертия.
У Кассафех, девятой девы, были свои ритуалы. Тем утром в лучах восходящего солнца она как раз исполняла один из них.
Однажды она нашла на берегу небольшого пруда подходящий камень, обмазала его черной глиной с берега и назвала «богом». Часто приходя сюда, Кассафех всячески оскорбляла и поносила этого «бога», постоянно хулила его в надежде на какое-нибудь знамение, которое подтвердило бы существование Черного Бога Вешума. Даже смерть казалась ей предпочтительнее предстоящих шести лет заключения в саду. Правда, ей казалось так лишь потому, что она до сих пор не видела настоящей смерти.
И вот она вновь оказалась перед камнем; мягкие волосы бледно-золотым дождем струились по ее плечам, а глаза приобрели стальной оттенок.
— Ну же, — ехидно говорила она, — порази меня молнией! Как я тебя ненавижу — то есть ненавидела бы, если бы ты на самом деле существовал! Но ведь тебя же нет! — И тут она швырнула в камень куском грязи.
Тут из-за дерева выскользнула первая дева. Робея и смущаясь, она подошла к Кассафех и прошептала: