— Позднехонько она тут бродит.
— Улица ей понадобилась.
— Такой улицы вообще нет, — сказал патрульный с факелом.
Его слова прекрасно укладывались в рамки кошмара. И тем не менее я возразила:
— Да нет же, ведь там живет мой муж.
— У нее и муж имеется.
— На каждой улице по мужу, — сказал стражник с факелом, — вероятней всего.
Случилось то, чего я опасалась. Конечно, кем мне и быть, как не шлюхой. Они воспользуются положением, в которое я попала, а может, арестуют, ведь уличная проституция запрещена законом.
— Ладно, пташка, — сказал стражник, стоявший поближе ко мне (эта форменная одежда прекрасно запомнилась мне со дня бала), — пойдем-ка с нами.
Я отбивалась от Фирью, и вот чего достигла. Я мчалась к Фенсеру, и вот куда угодила.
— Имейте в виду, — сказала я, — мне поручено доставить судье послание.
— Что еще за послание?
— В нем говорится: «Поцелуй меня!» — сказал самый остроумный из стражников, и все захохотали.
— Это сообщение для Зуласа Ретки, — сказала я.
Мои слова произвели впечатление. Патрульные опять переглянулись, посмотрели на меня, а один из них бросил:
— Не может быть.
— Что вы здесь делаете, если вам нужно в суд?
— Я сбилась с пути, потому что не знаю города…
Они снова засмеялись. Такая-то женщина и не знает города?
Я сказала:
— Слишком много времени пропало впустую. Он рассердится.
— Да, это точно.
— Он будет недоволен. Скажите, как мне пройти к зданию суда?
— Раньше речь шла о Лютневой улице.
У меня что-то оборвалось внутри. Отвернувшись от них, я поволокла свой свинцовый саквояж обратно к фонтану, а там остановилась, уныло перебирая в уме возможные действия, которые последуют с их стороны. Некоторое время они препирались меж собой, затем один из стражников подошел ко мне.
— Я отведу вас к Ретке, — сказал он.
Я не поверила ему и даже не пошевельнулась.
— Идемте же, — проговорил он. — Но вам не миновать тюрьмы, если вы обманули нас.
Я отправилась вместе с ним, а двое других с факелом остались у фонтана.
Я вконец одеревенела от усталости и едва волочила ноги. Меня не покидал страх: как можно кому-то или чему-то верить? Вдобавок в припадке отчаяния я назвала единственное имя, пользующееся, как я знала, почтением среди этих людей, но где гарантия, что Ретка меня помнит? А если и помнит, наверняка придет в ярость из-за моего вранья.
Апартаменты Ретки находились в башне здания суда. И в Эбондисе хорошо знали его окна. Пока мы пересекали широкую мостовую, стражник глянул наверх.
— Вам повезло, он засиделся за работой.
Позади остался внутренний двор. Опять какие-то люди в форме, вестибюль; мраморная с прожилками лестница тянулась все выше и выше, и только сила воли помогала мне переставлять ноги и тащить саквояж.
Другой охранник повел меня по коридору. Мы подошли к двустворчатым дверям черного дерева, и он громко постучал. Я попыталась отдышаться за время долгого ожидания, затем одна из створок приоткрылась, и к нам выглянул лакей.
— Что еще, в такое-то время? Известия от губернатора?
— Нет. Она утверждает, будто явилась со срочным сообщением.
Лакей оглядел меня с головы до ног. Он вышел к нам в халате, держа в руке шандал.
— Вы, вероятно, шутите, — сказал он.
Охранник стоял на своем:
— Чем отсылать просительницу прочь, а потом слушать нарекания, если она сказала правду… — Он прокашлялся. — Не впервые дама является с визитом к Зуласу Ретке в поздний час. Послания и прежде приносили иной раз после полуночи.
— Ладно, — сказал лакей. — Вы обыскали эту женщину?
— Не смейте и пальцем ко мне притрагиваться, — услышала я собственный голос.
И тут по гулким покоям за дверью разнеслось бронзовое эхо:
— Провались вы в пасть ада, что тут у вас творится?
Оба тут же вытянулись по стойке «смирно». Лакей обернулся и крикнул:
— Пришла девушка, сэр…
— И принесла послание, — отозвался голос. — Я слышал, как вы тут ломали комедию. Впустите же ее.
Лакей поманил меня за собой, охранник отошел в сторону. Отражение заскользило по гладкому полу у меня под ногами, а впереди меня и подо мной заколыхалось пламя свечей, и я увидела вход в большую зеленую гостиную с яркими кроваво-красными шторами.. а на их фоне самого Ретку. Такой большой, высокий, такой неотесанный при всем своем великолепии — в этом красноватом свете казалось, будто он отлит из тусклого золота, — я собралась с силами, готовясь к очной ставке, надеясь как-нибудь умилостивить его, если на то имеется хоть тень возможности.
— Ах да, Дара, — сказал он. И бросил лакею: — Все в порядке. Можете снова ложиться спать.
В следующее мгновение дверь закрылась, и я осталась с глазу на глаз с Реткой.
— Дара… — только и удалось мне произнести, — нет, я не…
— Не Дара. Ну, разумеется, Арадия Завион, вы не Дара. Но разве вам не кажется, что лучше им думать, будто я принимаю у себя кого-то другого, ведь этот ночной визит выходит за рамки общепринятых правил?
Я думала лишь о том, что он вроде бы не сердится, что мне необходимо опустить на пол этот несчастный маленький саквояж, пока я не переломилась под его тяжестью Ставя свою ношу, я бросила взгляд на руку и заметила, что на ней больше нет кольца.
Саквояж упал. А я лишь с трудом сдержалась и не закричала. Эта последняя капля, непереносимо жуткая, повергла меня в полное отчаяние и выбила землю из-под ног.
Ретка поднес к моим губам чашу с вином и велел попить, я послушно отхлебнула.
— Мое кольцо… наверное, это случилось, когда я мыла руки у фонтана… холодная вода.. видимо, оно соскользнуло с пальца, — забормотала я. — Вот уже несколько недель, как оно стало велико мне, не знаю, почему..
Вероятно, я повернулась, как будто решила тут же кинуться обратно и заняться поисками там, во тьме Но Ретка усадил меня в кресло и спросил:
— И кто же всему виной?
Вопрос привел меня в чувство. Он был необычен, или так мне показалось.
— Никто, а может, я сама.
— Значит, это не из-за Завиона.
Зрение немного прояснилось, и я увидела, что Ретка стоит у письменного стола. Там лежали бумаги и огромная книга, из которой торчало несколько закладок, стояла лампа, перья в подставках и серебряная фляга для вина. Все эти вещи я восприняла как часть Ретки.