Как странно: будто сама печаль оказалась моей тюрьмой, и понадобилось лишь отворить в ней дверь, чтобы я вновь вырвалась на свободу в подлинный, истинный мир.
Крохотная армия шествовала среди травинок, ее изысканные знамена — цветы — покачивались при каждом дуновении ветерка. Но в тот день ветерок поднимался редко, и армия эльфов провела в бездействии немалое время.
Я прошла мимо беседки, превратившейся в изящную руину, спустилась ниже и обнаружила мраморную нимфу; из ее левой груди когда-то бил струей фонтан, а теперь нет. Я пошла дальше, хотя лишь смутно различала дорожку, и затерялась в чаще, где деревья сплелись воедино, образуя коридор, обшитый кипучей зеленью. На лозах дикого винограда, опорой которым служили стволы деревьев, висели кисти плодов, похожих на белесоватую иссиня-зеленую яшму; мне они показались кислыми, но пчелы так и роились вокруг них.
Коридор тянулся дальше, и время от времени сквозь поросль проступали перекосившиеся плиты былой дорожки. Эта волшебная галерея могла привести к чему угодно, к любым чудесам. Я отыскала в ней окошко и, выглянув, увидела раскинувшиеся по холмам сады, спускавшиеся к похожему на галлюцинацию, окутанному дымкой городу. Проход же казался нескончаемым.
Когда сквозь деревья пробился грубый звук ударов, я испугалась, но птицы после минутного сомнения вновь завели свои разговоры. Это был стук топора, молотившего по живому дереву. Мне и прежде доводилось слышать, как работают лесорубы, во время осады такое случалось часто. Теперь этот звук показался мне неуместным, но это вовсе не значило, что в нем кроется угроза. Послышался еще удар, потом еще и еще, звуки обрели упорядоченность.
Я сделала шаг, и в траве метнулась жаба оливкового цвета.
Я впала в нерешительность, будто столкнулась с предзнаменованием. Неужели чудесный коридор ведет всего лишь к кронианским солдатам, которые валят деревья?
Изматывающее буханье свирепого топора все не стихало. Через минуту я перестала понимать, откуда оно доносится. Вполне возможно, сзади, с начала дороги, по которой я шла.
Я стала осторожно продвигаться вперед. Неровная дорожка слегка повернула, и в заполненном тенями своде внезапно возник проем. Еще одно окошко в коридоре, а может быть и дверь.
Через некоторое время я подошла к этому пролому в зеленом свечении солнца. Брешь сторожил дуб, чьи длинные мощные корни глубоко ушли во влажную тень и изумрудные мхи. Я ухватилась за мускулистый ствол, изогнулась и поглядела в пропасть, на прогалину.
Внизу в тридцати футах от меня трудился топор. Беспомощная умирающая вишня не могла убежать от него; она содрогалась при каждом ударе. Дрова для кухни, а по осени и для каминов генерала и штабных офицеров? Вишневое дерево приятно пахнет, когда горит.
Двое сазо не то присели, не то оперлись на обрубок предыдущей жертвы. Один из них курил трубку. У его ног в выжидательной позе лежали два черных пса. Человек, рубивший дерево, был в одной рубашке и бриджах. Напротив него, среди глубоководного полумрака прогалины стояли еще трое людей в такой же одежде. Вот что стало их формой: грязные рваные рубашки, вылинявшие бриджи. А ведь раньше это была форма армии, в которой служил мой отец. От знаков различия ничего не осталось, разве только следы четырех раздельных полос вдоль штанины. Их бриджи совершенно потеряли всякий цвет, зато рубашки сменили нетронутую белизну на многообразие оттенков и разводов. Сапоги у них порвались, но лишь один ходил босиком. В руках они держали кто топоры, а кто ножи. Они готовились разрубить на куски сокрушенное дерево, как только оно упадет. Кронианцам, которых не сокрушил никто — напротив, они заполонили город и землю, — не было нужды опасаться, что кто-то порубит их.
Третий из стоявших в ожидании пленников пошевелился, переминаясь с ноги на ногу. Он то ли вздохнул, то ли зевнул и на мгновение приподнял голову. Коричневая птица, насвистывая, сидела на ветке. Казалось, он разглядывает ее. Этот человек был Фенсер.
С тех пор, как я видела его в последний раз, внешность его почти не изменилась. Окруженные синевой глаза ввалились — получилась маска. Но он похудел. Волосы у него отросли, свалялись и чуть ли не почернели, а лицо покрылось щетиной, как у человека, начавшего отпускать бороду несколько дней назад. Очевидно, ему в какой-то момент удалось побриться. У его сотоварищей бороды уже отросли, как у их тюремщиков.
Он стоял, наблюдая за птичкой, пока та не улетела.
И тогда дерево затрещало, закричало и повалилось; по всему лесу, как пузырьки в шипучке, устремились вверх бабочки. Кронианцы пролаяли приказы на своем языке. Их псы поднялись на ноги с ленцой, однако в то же время зарычали. Все пленники принялись за работу: они обрубали ветви дерева и расчленяли его тело, как грабители могил, уродующие труп, и Фенсер оказался одним из них.
На мне было надето зеленое платье, я прижималась к дубу — он не заметил меня. Никто из них меня не заметил.
А я окаменела.
Я не могла сойти с места, пока все дерево не разрубили на куски, не погрузили их частично на салазки, а частично на собственные плечи и не унесли прочь. Когда прогалина совсем опустела, я очнулась. Я оторвалась от ствола дуба. Я пошла обратно по коридору, увешанному теперь длинными текучими тенями. Попадая каблуками на камешки, подворачивая ноги, задевая запястьями за шипы. Я не смотрела, чтобы не видеть. Голоса черных дроздов и соловьев звенели, выводя мелодии, но я не слушала их больше, не слушала совсем.
Гурц встретился со мной в беседке, я вела себя послушно. Он пришел поздно. Солнце клонилось к закату, розовый анилин раскрасил величественное небо, повсюду разлился аромат цветов, и птицы, слетаясь в гнезда, шелестели, словно складки платья.
Он что-то такое сказал — вроде бы, нам с ним тоже пора возвращаться к себе в гнездо.
На его большом лице явно проступила тревога о чем-то, но едва ли я обратила на это внимание. Заметив, что я молчаливей обычного, он спросил, не было ли мне страшно одной. Я покачала головой. Он растер мне руки, чтобы согреть их, и мы отправились обратно через террасу на конюшенный двор, где нас уже ждал экипаж.
Он говорил со мной на всем пути через город к дому Илайивы, как бы извиняясь за то, что бросил меня одну. Я не расслышала ни единого слова.
2
Разумеется, я не знала, по какой причине мы вступили в войну с императором Саз-Кронии. Возможно, мой отец упоминал об этом раз-другой, беседуя с друзьями и сослуживцами за столом во время обеда или ужина, но я редко принимала участие в трапезах среди военных. И никогда не задавала вопросов, связанных с войной. Какое значение имела в те дни война?
Полковник Гурц, солдат-ученый, заносивший в книги летопись военных походов и данные о флоре и фауне дворцовых садов в Сирениях, тоже заботился о том, чтобы серьезные вопросы не коснулись меня.
Мне кажется, он поступал таким образом не из недоверия ко мне. В конце концов, кем я была? Безграмотной замарашкой с кухни. И хотя ему нравилось женское общество, хотя, оказавшись в нем, он любил поговорить о благочестии, о природе или своих родных лесах… война оставалась уделом тех, кто ее затеял, то есть мужчин.