Длант заговорил, перечисляя условия брачного договора, которые, согласно их законам, по-видимому, подлежат предварительному оглашению.
Мои глаза в зеркале стали черными, как у самого Випарвета.
— И вы согласны взять эту женщину в жены?
— Я беру ее в жены с радостью.
— И вы, Аара, останетесь верны супругу перед лицом богов и людей, храня честь имени его и дома до скончания жизни его? Вам нужно сказать одно слово «да». Это служит обязательством. Только говорите четко.
Гурц не умрет. Он останется жить, и никогда мне от него не освободиться… Ох, ну что же мне теперь делать?
Но Гурц повернулся ко мне и неотрывно глядел на меня. Он отдал мне всего себя, я не имею права на колебания. Не будет он жить.
— Да, — произнесла ч четко, как мне велели.
Меня вдруг опалило жаром, затем бросило в холод. От прилива крови потемнело в глазах, а когда зрение прояснилось, на столе возле кресла из черного дерева лежала бумага, Длант что-то написал, а офицеры поставили подпись, и Гурц тоже, а потом они позвали меня, и тогда я подписалась, обозначив на бумаге лишь кусочек имени, который они мне оставили. Один из офицеров разогрел немного воску. Они залили им верхний уголок бумаги, и Длант прижал к нему кольцо с печатью.
— Мы сможем даже пустить чашу по кругу, — сказал Длант, и второй офицер извлек бурдюк с вином, они стали пить по очереди, отлив немного в чашу для меня и на пол для бога.
— Ну что ж, в Крейз Хольне вы сможете, если угодно, пожениться еще раз, со всеми положенными церемониями. А мне кажется, вам здорово повезло, что вы так легко отделались.
Странный мягкий переливчатый вой заполнил ночь, раскинувшуюся за бойницами самой высокой башни. Звук из совершенно иного мира. Никогда я не слышала ничего подобного. Он пронесся по краям неба, дотронулся до звезд и утонул за горизонтом. Мы испугались, все до единого. Даже Уртка Тус вздрогнул и обернулся к окну.
— Ветер, — сказал он. — Неужели мы так быстро позабыли голос собственной страны?
— Глас, вопиющий о поражении, — сказал Гурц. Длант принялся грубовато распекать его:
— Придержи язык. Разве пристало жениху вести подобные разговоры? Идите. Отдыхайте. Полагаю, с прочими обязанностями вы уже справились.
Мы с Мельмом препроводили своего господина, будто какой-нибудь неодушевленный предмет, за дверь. Он молчал, пока мы шли по лестнице. Но внизу, в коридоре, ему захотелось постоять минутку, прислонившись к стене.
— Это был крик волка, — сказал он тогда.
— Нет, господин, — тут же возразил Мельм, — в этой провинции нет волков. Разве что одна из черных собак, сбежавших из Золи.
— Песня Випарвета. Всякий, кто услышит…
— Пойдемте, господин. Вам будет уютно в постели. Зачем вы пугаете вашу госпожу?
— Ара, жена моя, — сказал он перед самым восходом солнца. Он пристально глядел на меня, как те люди, лежавшие на равнине. Чего он хочет? Что я могу дать ему? — Я любил тебя. Ты знаешь, — говорил он, — с самой первой минуты, когда я открыл дверь и увидел тебя, милое забавное маленькое существо, похожее на дикого котенка среди пыли, и с такими красивыми глазами. Ты очень добра, моя малышка Ара. И когда ты пришла ко мне, когда отдала мне себя. Я уже никогда не увижу этого озера, лебединого озера. Но ты увидишь мое озеро. И дом. Ты пересчитаешь всех птичек. Милая Ара. Я любил тебя.
Последний след жизни в осунувшемся лице, неровный свет затухающей лампы.
Я очень-очень сильно любила маму. Как я любила ее!
— Ты веришь мне, моя Ара, веришь, что я любил тебя?
Слезы подступили мне к глазам и хлынули по лицу. Я взяла его за руку, поцеловала иссушенную кожу.
— Я люблю тебя, — сказала я, плача. — Не покидай меня, пожалуйста. — Он услышал меня. Я успела. Успела дать ему это. Больше у меня ничего не было, только эта ложь. Хорошая и своевременная ложь. Глубокая, извращенная правда.
8
Как и предсказывала гадалка, он так и не заметил пропажи золотого браслета с кораллами. Заметил Мельм, после того, как несколько солдат похоронили моего супруга в белой земле у стены.
— Как жаль. — Он не спросил, куда подевался браслет, ведь мы потеряли столько вещей. — У вас совсем ничего не осталось в память о нем. Это был фамильный браслет. Он никогда не носил кольца. — И я заплакала при мысли о том, что Джильза отобрала у меня семейное наследие, которое я считала всего лишь побрякушкой из какой-нибудь лавки в моем городе, безделушкой, которую я никогда не ценила. — Мадам, я сберегу для вас брачное свидетельство, — сказал Мельм.
Но я только плакала, и он почтительно удалился. Я явно заслужила его глубокое одобрение. Может быть, я лицемерно лью слезы, чтобы сохранить за собой его покровительство и сочувствие? Да разве поймешь? Все так запуталось и перемешалось, так много причин для горя.
Длант не присутствовал на похоронах и не передал мне соболезнований. Естественно, я и не рассчитывала на это, благо не страдала самонадеянностью.
На следующее утро, утро третьего дня, проведенного в форте, он обратился к нам с речью, стоя на выходящей во двор террасе. В нашем полку прибыло: пять сотен душ. Мы снова отправляемся в путь. Он пытался вдохновить нас, обещая скорое возвращение в города Саз-Кронии, в столицу, к императору; воздаяние за все муки.
Не знаю, поверили ему бойцы или нет. Пятно позора лежало теперь и на нем, и на них.
А огромные леса, пустыня из лесов, все стояли у нас на пути, и не было им ни начала ни конца. Выпал снег.
Неустойчивой, разбитой на осколки волной мы текли по снегу, потом начали терять друг друга из виду. Отдельные группы людей перекликались среди деревьев. Ответ на оклик приходил не всякий раз.
В какое-то утро мы с Мельмом остались одни у прогоревшего до золы костра. Если не считать человека, который умер рядом с нами ночью.
— Мы отправляемся дальше, — сказал Мельм. — Вы — умная девушка, вы можете ходить пешком.
У него обмотаны шерстью и мехом обе руки, они похожи на палки. На испещренных крапинками щеках иной раз появлялись белые пятна, но тогда он принимался растирать лицо снегом, и оно снова становилось лиловым или почти лиловым. В остальном он не изменился. Он все шел и шел, и я тоже. Но и теперь мне иной раз приходила в голову мысль: а если бы он по-прежнему презирал меня, что тогда? Бросил бы меня? Я совершенно не сомневалась в том, что ему известен какой-то тайный путь через леса. По всему было видно, что это так. Без малейших колебаний он выбирал дорогу среди белизны, лежавшей под белым сводом. Он разводил костер по ночам, а иногда и днем. Мы ели припасенные им обрезки мяса, сосали снег, и у нас оказалась при себе капелька бренди. По всей вероятности, это продолжалось два-три дня, а показалось такой же вечностью, как сами леса.
Я уже не чувствовала ни рук, ни ног. Но теперь это не имело значения.