За обнесенным рядами колонн Форумом располагались террасы с внушительными строениями, базиликой, где размещались суды, и огромным храмом Вульмартис Исибри, а тонко очерченные снегами силуэты гор то исчезали, то проступали вновь, в зависимости от погоды.
Под пальмой, которая, как говорят, достигает сотни футов в высоту, и похоже, так оно и есть, находился колодец и поилка для лошадей, возле которой навечно застыли три каменных верблюда, пришедшие на водопой.
И венцом всему, ведь эти птицы и вправду часто служат как бы завершением строений, — поселение аистов, куда более многочисленное, чем в порту.
Этот волшебный город спрятан за спиной другой Дженчиры и лежит в десяти милях от нее.
Именно здесь, помимо расположенного на взморье Тули, необходимо побывать молодым людям.
Их полным-полно в школах и в библиотеке, в мастерских художников и ремесленников, они толпятся на улицах в часы короткого яркого заката, когда крыло ночи появляется так же быстро и неожиданно, как выпущенные из клеток птицы.
Они казались мне такими юными. Шестнадцатилетние ребята вихрем проносились мимо меня по дорожкам, болтали, сидя на ступенях базилики, украдкой целовались в зарослях возле храма. Они не воспринимали меня как чересчур взрослого человека. Они полагали, что мне лет восемнадцать или девятнадцать. А когда на меня находило дурашливое настроение, я казалась совершенным ребенком на фоне их серьезных рассуждений об искусстве и бытии. Впрочем, они словно догадались, что я слишком стара, и держались в стороне от меня и от Дорина (который, по-моему, вообще их не замечал или же видел лишь скрытые в них черты иного мира).
Я не искала общества других, и мало кто стремился к моему. Мужчины пару раз пытались заговорить со мной, но моя рассеянность, а то и холодность, причиной которой было чувство неловкости, вскоре заставляли их отступиться. Вокруг раскинулся целый сад с цветущими девушками. К чему тратить время на такую непокладистую?
И повсюду я искала одного человека. Понапрасну.
Струна отозвалась во мне звуком. Мне приснился сон; я чувствовала, что он бродил прежде меня среди этих аллей и переулков, по лестницам и под колоннадами. Значит, он уже покинул город. Я добралась сюда слишком поздно.
Что ж, я не стану терять спокойствия. Поживу здесь хотя бы некоторое время. Я ни от кого не завишу, такого еще ни разу не бывало. Разве нужна мне поддержка помимо той, которую оказывает маэстро Пелла, ценители и покупатели моих картин, семейная обстановка в мастерской? А сколько тут приключений и красот, помимо города, гор и трех кубков цветного стекла, синего, красного и зеленого, что стоят перед оконной рамой в моей комнатке возле горшка с камелиями и сияют, как окошки в храме.
По-моему, я счастлива. Да, счастлива. Ничто мне не угрожает. Люди здесь даже не заговаривают ни о войне, ни об убийствах. Никто на меня не нападает. И ни к чему не принуждает. Пожалуй, я подожду возвращения Эмальдо; времени, когда стану его любовницей, когда его светлые волосы разметаются у меня на груди, и он вздохнет в моих объятиях. Какой красивый получится из него любовник, словно бог…
Накоплю-ка я, пожалуй, денег и сниму комнату побольше с отдельным клозетом, с украшенной эмалями ванной и кроватью с пологом. И заведу себе кошку, такую же независимую, как я сама, но она позволит мне безгранично любить ее.
У меня ни в чем нет нужды.
Ни в чем.
Ни в чем.
2
Я потеряла всякое представление о том, какое на дворе время года. Стояла походившая на теплую весну зима, порой на город обрушивались ливни. А потом наступило время зимнего солнцестояния, Вульмартия.
Я окончательно сбилась со стези благочестия и ни разу даже не ступила на порог величественного храма, хотя и восхищалась его великолепием, не заходя внутрь. В Тули богиню чаще всего называют Исибри в честь острова Сибрис, где, согласно верованиям тулийцев, она явилась на свет в облике достигшей зрелости девушки. Говорят, она родилась от брака меж цветами.
Маэстро Пелла пригласил меня на церемонию, которая начинается в Дженчире спозаранку, а потом на праздничный завтрак в мастерской. Было бы некрасиво отказываться.
Процессия отправляется в путь на заре, в семь часов. Участвующие в ней наряжаются в светлые одежды, поэтому я надела свое зеленое платье. Мои прямые шелковистые волосы успели вновь приобрести свой природный цвет и нисколько не пострадали от выбеливания. Жители Старой Дженчиры, и мужчины, и женщины, отпускали длинные волосы, а иногда делали искусные прически в классическом духе. В то утро я подколола к прядям цветы, зимние фиалки, цветы Исибри.
На рассвете все заходят в храм; фасадом он обращен к востоку, и в это время сквозь небольшие отверстия в верхней части каменных стен начинает проникать свет, он устремляется навстречу людям. Этот храм такой древний, что витражей в нем нет, лишь незастекленные проемы окон, где усаживаются белые голуби, и никто их не прогоняет.
Статуя богини в два раза выше рослой женщины, ее полнейшая нагота повергает чуть ли не в оторопь. Красивая, белая, как жемчужина, без краски, только на волосах позолота да в глазах зеленые драгоценные камни, она кажется зрячей. Богиня прижимает к бедрам раковину, не из стыдливости, это сокровенный знак небес. Вторая рука с раскрытой ладонью простерта вперед, в нее вкладывают цветы, и голову ее венчает не диадема, а венок из фиалок и миртовых листьев.
В храме столпилось столько народу, что, кроме этой статуи и колонн с капителями, украшенными изображениями дельфинов, я больше почти ничего не увидела.
Появились священнослужители. Они воскурили фимиам перед образом богини и возблагодарили ее за защиту от зимних ветров и бурь, за дарованную надежду на приход подвластной ей весны.
Все запели гимн, и домоправительница Пеллы передала мне листок с текстом, чтобы я могла петь со всеми. В этой песне богиню называют Фиалкой пурпурного часа ночи и белой Фиалкой утра, которой безраздельно принадлежит вселенная с того самого мгновения, когда она пробудилась среди цветов и прошла по морским волнам, окруженная западными ветрами, выскакивающими из воды рыбами и голубками, что прилетели с берега посмотреть на нее.
Потом люди помогли священнослужителю взобраться на подиум; это был дряхлый старик, и я побоялась, как бы не оказалось, что он слегка выжил из ума, но тут зазвучал его звонкий голос. Священник читал текст лежавшей перед ним священной книги, призывая нас к вере и добродетели.
В завершение он сказал, что теперь наступит минута молчания и каждый сможет вознести богине свою молитву и попросить о чем-то важном для себя.
Этот обычай был мне незнаком. Я вздрогнула. И смутилась. Дженчира будто бы прочла мои мысли.
Но когда воцарилась тишина, я обратилась к ней с молитвой и обнаружила, что в сердце моем и в голове звучит лишь один громкий, показавшийся мне оглушительным крик, лишь его имя. Слезы хлынули у меня из глаз и заструились по лицу.