Эдди сверкнул глазами.
— Не понимаю...
— Зато я понимаю, — сухо ответил я.
— Во всяком случае... — он передернул плечами, отбрасывая проснувшиеся сомнения, — во всяком случае, я беру ту, которую вы купили для меня сегодня утром, и больше я с вами дела не имею.
Кто-то успел свернуть ему мозги. Впрочем, Эдди был дурак, и убедить его было совсем несложно. Интересно, а вдруг и все прочие мои клиенты разбегутся с такой же скоростью?
Тут Эдди пришла в голову мысль, которая заставила его окончательно ожесточиться.
— Вы думали, я не узнаю, что она бесплодна! Рассчитывали получить свои пять процентов за сделку, хотя знали, что от кобылы не будет никакого толку!
— Откуда вы знаете, что она бесплодна? — спросил я.
— Мне Вик сказал.
— И впредь лошадей для вас будет покупать Вик? Он кивнул.
— Ну что ж, Эдди, — сказал я, — желаю удачи! Он остановился в нерешительности.
— Вы ничего не отрицали...
— Я не стал бы покупать лошадь только затем, чтобы получить свои пять процентов.
Лицо у него сделалось несчастным.
— Вик сказал, что вы будете все отрицать и чтобы я вам не верил...
— Да, убеждать Вик умеет.
— Но вы купили мне четырех хороших лошадей...
— Разберитесь с этим сами, Эдди. Обдумайте все как следует и дайте мне знать, когда решите, — сказал я. И ушел.
* * *
Через час я снова позвонил в Ирландию.
— Че-го-о?!
Я отодвинулся от трубки и поморщился.
— С чего вы взяли, что она бесплодна? — Ирландец орал так, словно хотел докричаться до меня из Ирландии без телефона. — Да она вообще ни дня не болела с тех пор, как была жеребенком! Кой черт вам это наплел?
— Об этом говорили на аукционе.
— Чего? — К негодованию добавилась тревога. — А сколько за нее дали?
Я сказал сколько. Мне пришлось отодвинуть трубку от уха дюймов на десять. Слышно все равно было очень хорошо. Похоже, все жертвы Вика Винсента были наделены отменными легкими.
— Я же сказал соседу, чтобы он поднял цену до десяти тысяч, и обещал вернуть деньги, если ему придется ее купить самому!
— Ну, у него сдали нервы на шести пятистах, — сказал я.
— Убью мерзавца! — Судя по его тону, он не шутил. — Я сказал этому парню, Вику Винсенту, что я в его помощи не нуждаюсь, я и сам вполне способен позаботиться о том, чтобы моя лошадь пошла за хорошие деньги, а теперь смотри, как оно вышло! Нет, это ж надо!
Он заклокотал от ярости.
— А что предлагал вам Вик? — спросил я.
— Он обещал поднять цену до десяти тысяч и потребовал половину того, что получит сверх этой суммы. Половину! Представляете? Я предложил ему одну пятую. Это и так бешеные деньги. Он сказал, половину или ничего, а я ответил, что тогда ничего, и пусть катится к черту.
— А в следующий раз вы пойдете на его условия?
— В следующий раз!
Тут до него, видимо, дошло, что такое может повториться не единожды.
— Ну-у... — Он заметно притих. Наступило продолжительное молчание, и, когда он заговорил снова, стало ясно, что он успел прикинуть, какую выгоду может принести содействие Вика, и осознать, во что может обойтись новый отказ. — Ну, может, я и соглашусь...
* * *
Когда я снова увидел Эдди Инграма, он, как и его Марджи, широко улыбался Вику. Все трое стояли чуть ли не в обнимку.
Я злорадно подумал, что вовсе не обязан говорить Эдди, что с кобылкой все в порядке. Если она окажется лучшей племенной кобылой века — что ж, поделом дураку.
Вечером, ближе к концу торгов, когда Николь уехал обедать, меня схватил за руку какой-то человек.
— Мне надо с вами поговорить!
Мои нервы были так напряжены, что я готов был дать ему в морду и кинуться прочь, но тут сообразил, что сердится он не на меня. Он сказал, что он бывший владелец жеребенка от Транспортера, которого Файндейл, агент Уилтона Янга, купил за семьдесят пять тысяч фунтов. Он говорил, брызгая слюной, и был совсем не похож на человека, чья лошадь продана за астрономическую сумму.
Он настаивал на том, чтобы я выпил с ним и выслушал его.
— Ну ладно, — сказал я.
Мы стояли в углу бара, пили бренди и имбирное пиво, и он с горечью изливал мне свои невзгоды.
— Я слышал, что Вик Винсент на вас ополчился. Потому я вам это и рассказываю. Он явился ко мне на прошлой неделе и купил у меня жеребенка за тридцать тысяч.
— Ничего себе! — ахнул я.
Частные продажи до аукциона не поощряются. Каждая лошадь, заявленная в каталоге, должна быть выставлена на торги, разве что владелец предъявит справку от ветеринара. В противном случае продавцы и покупатели могут воспользоваться аукционным каталогом как источником бесплатной информации и рекламы и вовсе не посылать лошадь на торги, а устроителям аукциона это невыгодно. Они издают каталог и организуют аукцион, и хотят получать свои десять процентов за труды. На некоторых аукционах каталог вообще выпускают только в последнюю минуту, из-за того, что в противном случае половина сделок заключается частным образом до аукциона.
А каталоги, выпущенные с запозданием, сильно осложняют мою работу. С другой стороны, я знал, что некоторые заводчики, не желая платить комиссионные, продают лошадей за хорошие деньги частным образом и потом всячески сбивают цену на аукционе. Неудивительно, что устроители аукционов предпринимают ответные меры.
— Вик наобещал мне с три короба, — говорил заводчик, кусая губы. — Он говорил, что, если никто больше не будет торговаться за жеребчика, они не станут поднимать цену выше тридцати тысяч.
— Чтобы вам не пришлось платить комиссионные? Он уставился на меня.
— А что такого? Бизнес есть бизнес.
— Ну-ну, продолжайте.
— Он обещал, что, если цена дойдет до пятидесяти тысяч, он отдаст мне половину того, что будет выше тридцати.
Он выпил бренди залпом, поперхнулся. Я ждал.
— А теперь... теперь... — Он был не в силах говорить от распиравшего его негодования. — Представляете, что он мне сказал? Хватило же наглости! Он говорит, что мы договаривались о пятидесяти тысячах, а все, что сверх того, он берет себе!
Да, в этом было своеобразное изящество.
— И что, вы подписали сделку на этот счет? — спросил я.
— Да!
— Что ж, очень жаль.
— Очень жаль! И это все, что вы можете сказать? Я вздохнул.
— А почему вы не хотели рискнуть и выставить жеребчика на свободные торги, вместо того чтобы продавать его Вику?