К вечеру, после того, как зажгли светильники, я известила Атторла через посланца, что желаю его видеть. Тот явился достаточно быстро, одетый по случаю какого-то праздника в алый бархат и множество самоцветов. Он был мелким князьком, смазливым и воспитанным, с очень маленьким ртом. Светло-серебряные кудри спадали ему на плечи. Он носил маску феникса, но снял ее передо мной.
— Как я понимаю, принц, Белханнор оставили на наше попечение.
Легкое удивление. Он-то ведь понял так, что Белханнор оставили на его попечение.
— Понимаю вашу озадаченность, принц, — милостиво сказала я. — Естественно, вы командуете здесь всеми нашими войсками, как естественно и то, что ваши указы подлежат моему подтверждению.
Он, похоже, пришел в смятение, но не подумал оспаривать это. Ведь я же была, в конце концов, Уастис Перевоплотившаяся, и он верил в мою религиозную власть, даже если его не приводили в восторг мои посягательства на власть светскую. Он поклонился, признав сказанное мной, и я отпустила его. После этого меня донимали всеми мелкими делами, о которых требовалось позаботиться, — усмирение очень мелких волнений, размещение стражи для наведения порядка на улицах, отправка припасов нашим армиям. Мое вмешательство ограничивалось в основном проставлением своей печати на документах, уже составленных Атторлом или, скорее, его советниками и писцами, так как любая канцелярская работа его страшно утомляла. Тем не менее, благодаря этому я сохраняла какой-то остаток признания моей власти.
Ухаживавшие за мной принцессы в серебряных платьях были, как я выяснила, дочерьми самого Джавховора. Они стали моими официальными фрейлинами, и обе носили тот громоздкий и неуместный почетный веер. Они подавали голос только в ответ на мои приказания, что меня вполне устраивало, и страх их всегда присутствовал. Их отец, бледный, полный, обеспокоенный человек, по собственному почину явился ко мне засвидетельствовать свое почтение, и присылал мне роскошные подарки в виде драгоценностей, шелков, духов и великолепно переплетенных книг, соперничавших даже с теми, которые мне достались от Асрена.
Это было неприятное время. Как безмолвный белый снег, что не уступал путь весне, так и моя жизнь, казалось, затвердела и онемела под покровом, который я не могла прорвать.
Казалось, у меня не осталось ничего, только эти тривиальные атрибуты власти, моя собственная Сила, которая приходила вместе с ненавистью и росла во мне день за днем, словно опухоль. И та, другая опухоль, оставленная во мне им, тоже росла. Я не страдала от трудностей, какие испытывают большинство обыкновенных женщин, у меня не было ни тошноты, ни боли, только ощущение тяжести, совершенно непропорциональное тому, что я носила под сердцем. С восьмидесятого дня беременности знак моей несвободы начал выпирать из меня. Как я понимаю, живот у меня был не очень большим, да и не стал очень большим, и все же тогда мне казалось, что он сделался огромным и раздутым. Дело усугублялось тем, что в остальном мое тело оставалось худеньким и стройным; даже груди у меня лишь чуть увеличились. Больше, чем когда-либо, в тех свободных бархатных платьях, какие мне теперь приходилось носить, существо у меня в утробе казалось навязанным мне, чем-то пришпиленным к моему собственному «я», втолкнутым, завладевшим, преследующим меня днем и ночью.
Трижды я пыталась от него избавиться — один раз с помощью собственной воли; но боль была ужасной, и я не смогла заставить себя продолжать; один раз, просто выпив слишком много их вина, что ничего не дало. В третий раз я выехала из Белханнора в один из крошечных хуторов, все еще стоявших неподалеку от него (большинство из них Вазкор стер с лица земли прежде, чем Белханнор склонился перед ним, и на его стенах виднелись пятна копоти от их дыма). Секретности ради со мной поехали только Мазлек и Слор, но я достаточно хорошо говорила на языке темнокожих, чтобы найти их целительницу и попросить ее помочь мне. Она не проявила ни малейшей тревоги или удивления, с какими я столкнулась бы в Городе. Знаком она пригласила меня к себе в лачугу, и там я пролежала весь остаток дня и ночь в смрадной вони огня, тошноте и страхе. Я и не представляла, что существует столько разновидностей боли — боли острой и яркой, как серебро, боли, обжигающей, как расплавленное золото, и глухая гулкая бронзовая боль, которая наступает потом.
Наконец в предрассветной серости она склонилась надо мной.
— Все кончено? — спросила я ее.
— Нет, — ответила она. Она меня никак не титуловала и не тратила на меня много слов. — Что же тогда теперь? — прошептала я, стараясь удержать панику, возникающую при мысли о новых предстоящих мне ужасах.
— Ничего теперь, — сказала она. — Любящий ребенок. Он с тобой не расстанется.
Поэтому я позвала Мазлека, и они со Слором помогли мне забраться в седло и уехать. Я не видела под масками их лиц и была рада этому. Несколько дней меня мучила сильная дурнота, рвота и общее недомогание, и все это время я заставляла себя потерять семя Вазкора, но все оказалось бесполезным. Я страдала, и, наверное, существо тоже страдало во мне, но не желало убираться вон.
Через гонца до нас дошли новости о двух Городах, которые пали перед Вазкором и его воинством в лесистом краю дальше на юг.
Шестьдесят дней прошло в Белханноре, и мы вступили в месяц, называвшийся в Пурпурной долине Временем Зелени. К началу этого месяца обычно начинала шевелиться весна, но по городу и по всей долине лежал густой твердый снег. Росло беспокойство, страх, который всегда приходит, когда нарушается установившийся порядок вещей. Облаченные в белые балахоны жрецы местного храма приносили в жертву их богине ягнят и голубей — обычай, которого я не видела в действии с тех пор, как покинула Анкурум. Я вспомнила За и три дня темноты, и поэтому не очень удивилась, когда Атторл попросил об аудиенции и вошел вместе с Джавховором, идущим в нескольких шагах позади.
— Богиня, — речитативом обратились оба, и глаза на нескрытых масками лицах деликатно отводили взгляд в сторону от моего живота.
— Что вам угодно?
— В Городе тревожатся, богиня, — сказал, поигрывая с нашейной цепью, Атторл. У него эта тревога, похоже, вызывала скуку. — Возникло некоторое волнение из-за погоды — люди бегают, какая-то сумасшедшая баба бродит по улицам, крича о Судном дне…
— Богиня, — неловко обратился Джавховор — в храмах читали молитвы, также и в великом Храме нашей богини, но снег не сходит. Теперь мы в смирении обращаем свои взоры к тебе — Вазкор-Властелин говорил о твоей власти — смеем ли мы надеяться?..
Я говорю, что не удивилась, но и особого восторга я тоже не испытывала. Власть — да, но над стихиями и временами года? Они ожидали от меня слишком многого, и если у меня не выйдет — что? А если я откажусь — что?
Когда я сидела в кресле перед их смущенными лицами, в моей памяти вдруг ожил голос, который сказал: «Чародейка, повелевавшая стихиями, звездами, морями и скрытыми огнями земли».
Не уверена, какое знание открылось мне тогда, но я поднялась на ноги и сказала: