Свет не мог проникнуть через ее покрывало.
— Жизнь Сорема, очевидно, дорога для вас, мадам. Почему вы решили, что я для него опасен?
— Согласно Кодексу, он вызвал вас на дуэль. Вы воспользуетесь каким-нибудь устройством или какой-нибудь уловкой и убьете его, а он слишком честен и горд, чтобы это заметить. Я прошу вас не участвовать в поединке. Я заплачу столько, сколько вам покажется необходимым.
— А как же моя честь, мадам? Меня сочтут трусом? Он пообещал мне это, если я не выйду на дуэль.
— Вы торгуете своей магией, если уж на то пошло, — сказала она презрительно. — За деньги вы лечите человека, а если у него ничего нет, оставляете его умирать. Что вам еще один человек?
— Вы несправедливы ко мне и плохо информированы. Что же касается Сорема, я не могу не сделать того, что он вынудил меня делать.
Секунду она стояла неподвижно, а затем, странно мальчишеским, резким театральным жестом она схватила свое покрывало обеими руками и сорвала его.
И я ее увидел.
Ее черные вьющиеся волосы, блестевшие, как стекло, были убраны по масрийской моде в высокую прическу, заколотые шпильками из полированной бирюзы. Кроме маленькой золотой змейки на запястье, на ней не было других украшений. Безупречная медная кожа, оттененная черной вышитой жемчугом кофточкой напоминала мед, текущий из корчаги. Она была тонкой, как стальной клинок, ее бедра и талия были узкими, как и ее ладони, а ее наполовину скрытые корсажем груди плавно вздымались, как два янтарных холма, припудренные золотистой пылью, при дыхании поблескивавшей в свете ламп. Выражение ее лица изменилось. Клянусь, секунду назад я решил, что она некрасива, увидев эти орлиные черты, увидев, что она намного старше меня, заметив гнев в ее черных глазах; в ней не было ничего мягкого. И вдруг все переменилось. Я увидел, что ее лицо по-настоящему красиво — красиво, как лезвие ножа.
— Я делаю это, чтобы вы могли узнать, кто я, — она произвела впечатление удара молнии, но я так и не знал, кто она такая.
— Я думаю, вы женщина или жена Сорема, — сказал я.
Она улыбнулась на это сардонически, как человек, вынужденный быть вежливым со своим врагом. Вдруг стало видно, что ее глаза за черными ресницами и краской для век голубые.
— Оказывается, вы, волшебник, тоже плохо информированы, — сказала она. — Я Малмиранет, изгнанная императором, но кровь Храгонов течет во мне по-прежнему. Сорем — мой сын.
— Прошу прощения, мадам. Я не знал, что принимаю в своем доме даму из королевской семьи. Присаживайтесь.
— Проклятье, — она была резка, как огонь, — я здесь не затем, чтобы разыгрывать императрицу перед собакой с задворок империи. Назовите мне цену жизни моего сына, и вы ее получите. Потом я уйду.
Ее глаза были действительно синими, темными, как сапфиры. Взгляд ее мог быть убийственным.
— Ваш подход неверен, — сказал я спокойно. — Вы считаете меня шакалом, злодеем и глупцом. Это ваше дело, но тогда не стоит и церемониться со мной.
— Не учите меня.
— И вы меня тоже. Я говорил с вашим сыном. Он не скажет вам спасибо за то, что вы прикрываете его своими юбками.
Она махнула рукой и сказала:
— Все это не имеет значения, лишь бы он был жив. — А если я откажусь? — спросил я, как спрашивал и у него.
— Есть другие способы.
— Убейте меня, госпожа Малмиранет, и весь город скажет, что ваш сын сделал это из страха. А потом, интересно, как вы собираетесь это сделать, если я могу убить человека одной только мыслью.
Она смотрела на меня молча; ее руки опять задрожали. В маленькой комнате ощущался запах ее духов, тонкий аромат, приглушенный, как ее голос. Внезапно она опустила глаза и отрывисто заговорила:
— Вы думаете, я считаю своего сына трусом и поэтому пришла к вам? Я бы не пришла, если бы он был трусом. Я боюсь как раз его храбрости и вашего волшебства. Если вы можете сделать хотя бы одну пятую из того, что о вас говорят, он погибнет. Зачем чудотворцу эта дуэль? Вас заботит честь? Хорошо, пусть он думает, что вы удрали от него. О чем беспокоиться? Вы мужчина, вы молоды. Пользуйтесь своими силами, чтобы стать господином где-нибудь в другом месте, и пусть Сором останется жить.
Я подошел к ней, этой императрице, которая по неизвестной мне причине утратила свое высокое положение. Конечно, она была далеко уже не девочкой, но это лицо, тщательно вылепленное, без единого изъяна, никогда не принадлежало девчонке. Что же касается остального, надо быть дураком или слепым, чтобы пройти мимо нее. Ее брови были почти на одном уровне с моими. Я взял ее руку, руку с обвившейся вокруг нее змейкой. Ладонь была жесткой от поводьев, ладонь Сорема ненамного отличалась от ее.
— Ради вас, — сказал я, — он останется жив. Я отказываюсь от сомнительного удовольствия убить его.
Она вскинула на меня глаза — большие, синие. Казалось, можно было купаться в этой глубокой синеве.
— Скажите, сколько это будет стоить.
— Нисколько.
Это стоило сказать хотя бы для того, чтобы посмотреть, как пристально она посмотрит на меня.
Она убрала свою руку и стала натягивать покрывало.
— Как я вам поверю, если вы не берете платы?
— Это проблема, которую придется решать вам самой.
Она помолчала и спросила:
— Вы действительно сын короля, как говорит молва?
— Спросите в Эшкореке, — ответил я.
Она отвернулась и, нетерпеливо дергая покрывало, завернулась в него. Не сказав больше ни слова, она быстро вышла во двор, и через минуту я услышал, как экипаж удаляется по дороге на восток.
На следующее утро пришел официальный вызов от Сорема.
Принесли его два джердиера с невыразительными лицами, его лейтенанты.
Один из них вручил мне бронзовую шкатулку со свитком и уставился в пространство над моей головой, пока я читал послание.
«От Сорема из Храгонов, Вазкору, обычно называемому чудотворцем. Приглашение на бой на мечах.
Сегодня вечерам, на Поле Льва, у северного алтаря.
В час после заката.»
— Это приемлемо? — спросил джердиер в воздух.
Я ответил, что да.
Они повернулись, как заводные, и торжественно вышли.
В тот день во дворах без конца шептались: Лели, предстоящее сражение, женщина под покрывалом. Днем человек в лохмотьях принес свою дочь и умолял меня помочь ей. Я не смог отказать, их было всего двое. Ребенок всхлипывал от боли на его руках, а убежал, смеясь и прыгая у ног мужчины. Глаза его были в слезах. Я был тронут, и поймал себя на мысли: «Посмотрела бы она, дама королевского двора, со своими разговорами о деньгах и сделках!» Никаким средствами я не хотел убивать Сорема. Я решил, что не так уж трудно будет отклонить его вызов и закончить все дело ничем. Не хотел я и уезжать из-за этого из Бар-Айбитни.