Офицер, либо по незнанию, либо по самоуверенности, претенциозным жестом откинул крышку шкатулки. Но то, что там оказалось, заставило его измениться в лице и отскочить. Не смерть, но оскорбление. В шкатулке была фарфоровая статуэтка около восьми дюймов в высоту, раскрашенная, исполненная очень тщательно, со всеми возможными деталями. Мне было интересно, как успели столь быстро это все выполнить, поскольку это была точное изображение меня, меня и Сорема. Статуэтка изображала нас в позе, которую в мужских борделях Бар-Айбитни называют «Собака и заяц».
Я здорово разозлился. Я бы разозлился, увидев такую игрушку, изображавшую меня с женщиной, а эта понравилась мне еще меньше. Когда я остыл, то догадался, что это была готовая форма, у которой отбили головы и за ночь приделали новые, мою и Сорема. Я также понял, что не было такого уж сходства, как мне показалось вначале, хотя в тот момент я бы предпочел, чтобы мне показалось что-нибудь другое.
Лицо Сорема потемнело от прилива крови, затем побледнело, и я услышал, как чертыхнулся Бэйлгар. Посланец Баснурмона тоже, казалось, был далек от веселья.
Я, почувствовав, что эта немая сцена может затянуться надолго, сказал как можно вежливее:
— Баснурмон считает, что нам нравится то же, что и ему. А что касается работы, так на Вселенском базаре я видел и получше.
— Высокородный господин… — начал посланец, обращаясь ко мне, затем, очевидно, вспомнив байки о белых лучах и другой магии, упал на колени перед Соремом. — Мой господин!
Сорем ответил голосом, которого я раньше у него не слышал:
— Возьмите эту гнусность и отнесите тому мерзавцу, который ее послал. Посланец сделал, что ему велели, и я редко видел, чтобы человек двигался столь быстро. Менее чем через минуту он исчез в направлении Ворот Лисы, а вместе с ним шкатулка, слуги и эскорт джердиеров, — все были довольны оказаться подальше от нас.
Бэйлгар и Яшлом, не сговариваясь, отошли в глубь колоннады, а гончая, почувствовав, что не все в порядке, подошла и встревоженно ткнулась в сапог Сорема. Он был вне себя от злости, и, когда наклонился погладить собаку, его рука дрожала. Я уже остыл и склонен был видеть во всем этом шутку.
— Он дорого заплатит За этот жест, — сказал я. — Давай не будем сердиться, как он бы хотел, чтобы мы сердились.
— Давай, — сказал Сорем. Он не смотрел на меня, поглаживая собачьи уши. — Из этого знака я понял одну вещь — Баснурмон знает, что Цитадель желает борьбы. Чем скорее Хессек обнаружит свою закваску, тем лучше. Мы теряем почву под ногами. — Он оглянулся и подозвал Яшлома. — Однако моей матери было бы лучше здесь, чем в городе императора. До сегодняшнего вечера я думал, что там она будет в большей безопасности, не принимая участия в моих интригах, но теперь… — Подошел Яшлом, и Сорем сказал ему:
— Госпожа Малмиранет. Возьмите двоих и приведите ее. Она знает, что быстрое исчезновение из дворца может стать неминуемым, и будет действовать без промедления. Воспользуйтесь Кедровой лестницей и отдайте ей это кольцо. Это сигнал, о котором мы договорились.
Сказать, что я не думал о Малмиранет после того уединенного ночного свидания, было бы неправдой. Я бы вспоминал ее чаще, если бы не мешали другие вещи.
Яшлом был готов выехать.
— Я выбираю себя в число ваших двух человек, Яшлом, — сказал я ему и Сорему. — Если осиный принц решил затеять дело, чудотворец может оказаться более полезным, чем пара солдат.
Сором смотрел на меня некоторое время. Затем протянул свою руку.
— Я подозреваю, что ты поклялся сделать меня твоим вечным должником.
— Скажи мне это, когда твоя мать будет в безопасности.
Я подумал, что он был бы рад моей помощи, и в любом случае я интересовался обходными путями в Небесный город. Память о Малмиранет пылала во мне и как реакция против паутин и могил, заговора и ожиданий. Возможно, я найду ее сегодня изменившейся, и она, как жена булочника, будет есть конфеты, рассеянно оглядывая нас в тревоге, и ее странный голос (я, и правда, хорошо ее помнил) поднимется до перепуганного визга. Ну хорошо, пойду и посмотрю.
Яшлом задержался, чтобы я мог его догнать. Не разговаривая, мы прошли мимо стены казармы по направлению к конюшням.
Опять переодевания. Кажется, в этом месте был большой выбор различных костюмов. В этот раз мы оделись, как конторщики — простые темные штаны, куртка и короткий плащ с капюшоном, и взяли пару пыльных лошадок, немыслимых после моей белой Стрелы и страшно капризных.
Яшлому была знакома дорога, по которой мы поедем, и, перед тем как выехать, он сказал мне, чего опасаться. Мы выехали не через Ворота Лисы, а через запасный выход гарнизона на случай, если бы за нами стали следить. Небо позади нас окрашивалось в красный цвет, а птицы, поднимавшиеся с молельных башен при звуках гимна заходящему солнцу, поблескивали серебром. Я чувствовал сладостное напряжение и вовсе не ожидал, что она будет визжать.
Террасы на протяжении двух миль поднимались к высоким стенам Небесного города. Внизу, в Пальмовом квартале, они были ярко освещены и запружены толпой, выше, ближе к Небесному городу, густо покрыты рощами кипарисов, горных дубов и голубоватых южных листьев. В Бар-Айбитни часто говорили: так же легко попасть в Небесный город, как к недоступной женщине. Но на самом деле, как и во многие недоступные крепости, в него можно было попасть и другим путем.
В рощах патрулировали солдаты императора, но они были заняты сплетнями, вином и настольными играми; мы легко пробрались мимо них, оставив лошадей примерно в полумиле внизу привязанными возле небольшого храма.
Стены возвышались на шестьдесят футов, а в некоторых местах и еще больше, черные как чернила, с пурпурными сторожевыми башнями и золотыми мозаичными лошадьми вдоль верхнего края. Они казались превосходными, неприступными, без единой трещины или щербины, единственным входом служили огромные ворота на северо-западной стороне, обращенные к городу внизу и к заливу, который отсюда казался маленьким, как пруд, по которому плавали освещенные стрекозы вместо кораблей. С высокой террасы под стеной был виден весь Бар-Айбитни — драгоценная шкатулка с цветными огоньками внутри; на это стоило посмотреть, если бы у меня нашлось свободное время.
Яшлом выбрал для нас дорогу, обходящую город с востока. Здесь со скалы прыгал поток, а на скале, склоняясь над ручьем, стоял массивный вековой кедр, росший у самой стены. В тени дерева был глубокий сухой колодец, по которому мы стали спускаться вниз. В нем было много скоб, вполне пригодных для спуска. Наконец, когда от сияющего вечернего неба высоко над нашими головами остался только сапфировый ноготь, а наши ноги оказались среди водорослей, слизи и потревоженных лягушек, мы, помучившись с потайной дверью, вышли в какой-то проход. Яшлом высек искру, чтобы показать мне длину этого коридора и крутую лестницу в конце, затем задул пламя (принеся Масримасу приличествующие извинения за то, что воспользовался открытым огнем), и мы, как два крота, проползли по коридору и вскарабкались по лестнице. Мне это не доставило большого удовольствия; при каждом скрипе ступеньки мне мерещились часовые. Но путешествовать без света оказалось разумным, так как потайной ход вывел на поверхность недалеко от внутренней стены и, кроме кустов красной мимозы, не был ничем прикрыт.