Площадь и близлежащие улицы в неярком свете грозового неба имели жуткий облик, который обретает поле битвы после того, как его покидают войска. Из покрытых черной пеленой груд мертвых тел то здесь, то там высовывалась рука человека, пытающегося освободиться. Некоторые ползали на коленях. Многие, чьи глаза были облеплены или выедены мухами, брели ощупью, выкрикивая мольбы, проклятия, имена друзей, на которые никто не откликался. Огромные блестящие скопления мух, будто рассыпанный повсюду черный сахар, постепенно переставали шевелиться.
Иногда, вероятно подброшенная ветром, какая-нибудь муха взлетала вверх и, секунду пожужжав, снова падала. По ступеням храма струились ручейки из мух. Спускаясь, я наступал на их блестящую шелуху. Они были мертвы или умирали. Одно насекомое свалилось откуда-то мне на ладонь. Я посмотрел на него — существо в два дюйма длиной, с жесткими, как проволока, лапками, уже потерявшими блеск крыльями и кажущееся таким безобидным.
На нижней ступени лежал слепой конь, слабо подергиваясь. Я вынул нож у лежащего рядом воина и быстро прикончил животное.
Какой-то человек, покрытый, как и все в этом кошмаре, черной коркой, хромая, подошел ко мне и взял меня за руку. Он бормотал что-то о том, что на его жену упал конь, но она жива. Я пришел ему на помощь и сумел приподнять коня, а он тем временем вытащил ее. Затем он сел рядом с ней и положил ее голову к себе на колени, радуясь, что она не чувствует боли. Но на самом деле у нее была сломана спина, и, похоже, она об этом знала, хотя и улыбалась, сжимая руку мужа.
Я повернулся, чтобы помочь еще одному; я был рад, что во мне не признали волшебника и не просят их излечить. Я бы ничего не смог сделать. Моя сила исчезла. Я чувствовал это, так же, как эта женщина чувствовала, что ее рана смертельна. Наклонясь к следующему человеку, я понял, что помощь моя уже бесполезна.
Следующий, кого мы вытащили, был жив, но задыхался. Я положил его на живот и возился с ним, пока его не вырвало черным месивом из мух, и он не задышал.
Поднявшись на ноги, я взглянул на небо. Ничто уже не заслоняло солнце, ярко блестевшее сквозь стальную мглу.
Увидев, что я помог задыхавшемуся способом, который известен всем тем, кому приходилось иметь дело с утопающими, люди стали звать меня со всех сторон. Таким же способом — на скорую руку — я принялся исцелять всех остальных. Если кто-нибудь и узнал меня, то ничем не выдал этого.
Я проработал все утро и весь день, времени на размышления у меня не было. Я очень хорошо понимал, что это еще не конец, но понятия не имел, что последует. Городом снова овладевала неестественная обыдеиносчь. Дождь из мух прошел везде, начиная отсюда, с юго-востока к западному доку, от него не укрылись ни одна улица, ни один дом, но только здесь, у храма, смерть собрала такой богатый урожай.
Многие уже заметили действие благовоний, и к полудню ухе не было переулка, где бы не была выставлена жаровня, из которой курился густой голубоватый дым. Лица в окнах одеревенели от страха, многие были скованы горем.
Это Шайтхун наслал на них мух, они все в это верили, даже те, кому незнакомо было имя повелителя Старого Хессека, Бит-Хесси. Шайтхун, Повелитель мух.
Задолго до заката начало смеркаться, солнце размазанным пятном невыносимой жары проглядывало сквозь дым благовоний. Люди ползали по крышам, замазывая трещины и дымоходы. Часто они поглядывали на запад в ожидании нового полчища мух.
Бэйлгар занялся Цитаделью и распорядился выставить посты на ее башнях и парапетах.
Я дошел до самых Ворот Крылатой лошади. Здесь было меньше убитых и раненых, но царили те же смятение и ужас. Я вышел за ворота и вымылся в общественных купальнях на Вселенском базаре. Только что здесь с ревом пробежал единорог, на которого тоже напали мухи. Он бежал, сокрушая все на своем пути, пока у него не лопнула артерия. Тогда он, врезавшись в стену купальни, медленно сполз по ней. Над его телом, время от времени завывая, стояли двое чернокожих и пытались заставить давно уже мертвое животное подняться.
Когда я сделал все, что было в моих силах, меня снова охватило чувство бесцельности. Кругом сновали жрецы, так же как и тогда, после пожара — на следующий день после восстания хессеков. Уже горели лампы — так темно стало от густой пелены дыма. Затянутое ею небо превратилось в толстую линзу, вставленную между Бар-Айбитни и светлел. Иронически усмехаясь, я направился в сторону Рощи Ста Магнолий.
На улице ко мне подъехали три воина в форме охранников Цитадели.
— Вазкор — вы ведь господин Вазкор?
Оказалось, что они ничего не знают о выдвинутом Соремом против меня обвинении в измене и о последовавшем за этим заключении, из которого я таким случайным и страшным образом освободился; они только хотели проводить меня во дворец. Я выдумал историю о какой-то женщине, которая здесь, по эту сторону Стены Храгона, нуждается в моей помощи, и спросил, как чувствует себя Сорем. Молодой капитан хлопнул себя по бедру — жест, выражающий подозрение, дошло до меня из какого-то далекого сна, в котором прошлое и настоящее смешаны, как песок.
— Сорем Храгон-Дат в порядке. Его просто лягнул конь, но жрецы внесли его в храм. Мать императрица также в безопасности. Коронацию придется перенести, — улыбнувшись мне улыбкой очаровательной девушки, он продолжал:
— Помню, как вы убивали хессеков в ту ночь — прямо как сам бог. Я поблагодарил его. Ничего больше от меня не добившись, они пустили лошадей галопом и вскоре скрылись в туманных, кроваво-оранжевых сумерках. У меня не было желания возвращаться в храм или дворец и наблюдать, как Сорем пытается побороть в себе чувство благодарности, или снова слышать его извинения.
Свою женщину я тоже не хотел видеть, хотя, по правде говоря, что-то во мне стремилось в ее объятия, под защиту ее любви и ее тела, к последней утехе перед ударом меча.
Я дошел до рощи и прилег под деревом. На темном таинственном небе не зажглась ни одна звезда.
В полночь зазвонили колокола — странно было слышать их звук, примету нормальной, упорядоченной жизни среди сплошного хаоса. Вскоре после этого я услышал невдалеке незатихающий звук человеческого голоса. Я решил посмотреть, в чем дело. Может быть, это знак для меня?
В кустах лежал человек, вор, даже в такую ночь занимавшийся своим промыслом; незадолго до моего прихода он, видимо, пересчитывал награбленное, а теперь он, скрючившись, лежал на боку, кутаясь в грязный камзол, и смотрел на меня. Дрожа всем телом, он тихонько хныкал:
— Мне холодно, Феншен. Феншен, сбегай к вдове и принеси угля. Ты же видишь, Феншен, мне холодно, я болен. У меня болит живот, как будто червь ест меня изнутри.
Я понял в чем дело. Страшное слово как будто высветилось в мозгу.
Его трясло. Он поджал ноги и снова заговорил:
— Мухи ничего мне не сделали, Феншен. Я спрятался в доме вдовы, в подвале, и стряхнул их, когда они сели мне на руки. Но она, дура, закричала, и они забились ей в глотку.