— Удачи не было с тобой, — обратился он ко мне на арго южных торговых путей, этот язык включал немного масрийского, немного хессекского, понемногу еще из десяти южных языков. — Тогда она, наверное, с тобой. Как тебя зовут?

— Меня зовут, — повторил он. Он закашлялся и сплюнул, чтобы прочистить легкие. — Когда-то меня звали Лайо. Где они тебя поймали? — спросил он не из любопытства, а лишь следуя ритуалу, по которому новая жертва должна быть расспрошена.

— Они меня не поймали, Лайо. Смотри, — я показал ему оборванные цепи на моих ногах. Железо казалось оплавленным.

Он взглянул и опять закашлялся, прежде чем сказать:

— Ты подкупил их, чтобы они не приводили тебя в порядок? А то они опять сделают это.

Пальцами я поднял кусок цепи, она распалась перед его глазами. Он моргнул, пытаясь понять, в чем дело.

— Ты хочешь быть свободным, Лайо?

— Свободным? — спросил он.

Он посмотрел на меня, потом на кусок цепи и снова начал кашлять. — Ты болен, — сказал я ему. — Через два месяца у тебя откроется кровотечение в легких.

Что-то прошло по его лицу, мысль о весле в бескрайнем море; его ребра были сломаны, боль в груди рвала ее на части, как тряпку. В его взгляде мелькнул и угас испуг. — Смерть — не чужая нам. Пусть приходит. Ты — смерть?

Я потянулся и положил руку на его живот. Болезнь свернулась, как змея, которую прижали палкой. Он задохнулся, сбился с дыхания и в ужасе отпрянул от меня, ахнул и закрыл лицо ладонями.

— Скажи, что ты чувствуешь, — сказал я ему.

И тут он ответил спокойно:

— Ты — бог. — Который из них?

— Каким назовешься.

— Зови меня Вазкор, — сказал я.

— Что ты сделал со мной?

— Я вылечил твои легкие.

— Освободи меня, — сказал он. — Освободи меня и можешь распоряжаться моей жизнью.

— Спасибо. Ты предлагаешь то, что я и так возьму.

Он держал ладони у лица. Это был ритуальный жест — уничижение перед Необъятным.

— Притворись, что между нами ничего не было, — сказал я. — Позднее ты освободишься.

Он откинулся назад, ослабленный током целебной силы, протекавшей сквозь него. Мне было странно заниматься магическим исцелением, не чувствуя ни жалости, ни сострадания, которые раньше двигали мною.

Теперь я был осторожен и ничего больше не делал. Вскоре успокоитель обнаружил меня на том же месте, раскованного. Он кликнул одного из своих приятелей. Затем пришел надсмотрщик и заорал, как плохой актер, что им надо было лучше смотреть, прежде чем заковывать человека в ржавые цепи.

Я искоса смотрел, как они принесли цепи и проделали всю работу снова.

Лайо засмеялся и получил цепом по шее.

Немного погодя поступил приказ капитана опустить весла на воду.

«Иакинф Вайн-Ярд» поворачивал домой.

Теперь — на юг, не на восток. Как я помню из видения, посетившего меня на острове, корабль был судьбой, которая привезет меня прямо к нужному месту. Я найду ее на юге, возможно даже в этом городе, который они называют Бар-Айбитни, где поклоняются богу огня. Что она делала там? Или, чтобы найти Уастис Перевоплощенную, мою мать, мне потребуется двигаться дальше?

Погруженный в раздумье, я не сделал никакой попытки уклониться от весла. Мне было достаточно знать, что я могу освободиться в любую минутку. Кроме того, я был молод и горд и верен клятве мести. Каким-то образом это настроение подходило к тем огромным, вспарывающим воду взмахам, которые совершали лезвия из железа и дерева.

В работе с веслом ваше тело принимает участие от лодыжки до паха, от паха до черепа, только ступни отдыхают, да и то не всегда. Мальчик, приставленный к веслу, когда он еще растет, освободится — если только он когда-нибудь освободится, — с телом жабы — обширной грудной клеткой и короткими и толстыми шлепающими ногами гоблина. Тут и там в Бар-Айбитни вы можете видеть таких людей, выживших после кораблекрушения или пиратского налета.

Тяжелый труд был мне нипочем. Я мог бы один держать это громадное весло, да еще и размахивать им, что я позднее и сделал.

В этот момент подошел успокоитель, чтобы проверить мои кандалы. Они были целыми, неповрежденными. Он хмыкнул, отступил на шаг и для забавы замахнулся цепом. Я обернулся и заглянул в его зрачки.

— Знай, собака, как подбирать змей.

В его глазах молнией мелькнул страх. Он почувствовал, как плетка зашевелилась в руке, и с криком ее уронил.

— Бедный пес, — сказал я. — Заболел. Пойди поблюй, собака, пока не просохнешь.

Он порывисто обернулся и, схватившись за живот, побрел в сгущавшиеся сумерки. Было слышно, как он блюет. Лайо радостно захихикал. Почуяв непорядок, у моего локтя материализовался еще один успокоитель.

— Дай мне воды, — сказал я. — Воды, ради твоего бога.

Он ухмыльнулся, посмотрел мне в глаза и собрался ударить меня, но вместо этого полоснул себя по лицу. Он вскрикнул от боли и упал на колени. — А теперь ты дашь мне воды, — сказал я и положил руку ему на плечо, продолжая легко грести другой рукой. Он убрал руку от поврежденного лица. — Воды в чашке.

Он уполз и вернулся с железной чашей, его собственной, наполненной водой пополам с пшеничной водкой. Я выпил и с поклоном вернул ему чашу. Он ушел в свою каюту, очевидно не осознавая боли, хотя был весь в крови. Барабанщик сидел и тупо, не глядя на барабан, отбивал ритм. Выше был надсмотрщик.

Над гребущими рядами сгустилось напряжение. Весло не совсем согласуется с умственной деятельностью; только немногие поняли, что произошло. Тем не менее, по палубе, как новый запах, распространилась скрытая тревога и грозные, беспомощные воспоминания о кровных устремлениях раба — мятеж, восстание, свобода. Безжалостный маятник качнулся в обратную сторону, но никто из них этого не заметил — все укрепляли себя туманной молитвой о переменах к любым богам, которых они еще прощали и почитали.

И никто из нас не пропустил взмах весла.

Глава 3

Они считали, что для того чтобы выбраться снова на морские пути и достичь города, потребуется семнадцать дней, так как они были в самых дальних краях, когда ураган настиг их. Это время было высчитано с учетом совместного использования полной парусности и гребной силы, поэтому каждый гребец треть дня работал на большом весле в одиночку и еще треть дня — со своим партнером. В час, последовавший за закатом, когда на четверть освещенные сумерки нижней палубы наполовину сгустились, была разрешена первая порция отдыха, и гребцы провалились в тяжелый сон со стонами и бормотанием, раз услышав которое, любой человек всегда узнает его, когда бы и где бы он его ни услышал потом. С полночным ударом колокола плетки снова поднимали ряды, чтобы они трудились по сменам до восхода солнца.