— Ты останешься здесь, в городе? — спросил он вслух.
— Все места одинаковы, — ответила Сафка, и он почувствовал, что она и впрямь так считает. — Но для других есть город, который мы унаследовали, и Ланн за горами, который снова стал доступным. Проходы по ущельям открыты.
— Я знаю.
— Оттуда не было никаких вестей, — произнесла она, по-прежнему бесстрастно глядя вдаль. — Как ты узнал об этом?
— От мысленной речи никуда не денешься.
Сафка улыбнулась.
— Я вижу твоего сына, — сказала она. — Лар-Ральднор спешит назад с Равнин. Ты должен гордиться таким наследником.
— А что еще ты видишь? — что-то в ее словах очень задело Яннула.
— Много самых разных вещей.
Он понял, что она не ответит ему или скажет только то, что он имеет право знать. Та ночь и то утро были далеки, как звезды, но он пытался, может быть, сам того не желая, вернуть их.
— Ты часто видишь Анакир? — спросил он.
— Мы все Анакир. Она повсюду.
— Значит, никаких доказательств. Все это было как сон — война, сломанный меч...
— В Элире на башнях ждут звезду, — неожиданно сказала Сафка.
— Они ее скоро увидят, — усмехнулся он.
— Нет, не Застис, Яннул. Не вечернюю звезду желания, но утреннюю звезду мира.
Он снова бросил взгляд за реку.
— Я помню Корамвис, — медленно сказал он. Но женщина на скале возразила:
— Прошлое осталось в прошлом.
Ее сознание вплелось в сознание Яннула, и тогда он тоже увидел Лар-Ральднора, едущего верхом под лучами солнца. За его спиной остались еще одни черные руины, а между ними лежали все просторы Равнин и маленький край по имени Элир. Лар-Ральднор напевал старинную песню. Яннул отчасти даже помнил ее, и вдруг поймал себя на том, что тоже беззвучно повторяет ее слова.
— Да, отец, — сказал Лар-Ральднор и рассмеялся под огромным небом, — я знаю, что ты слышишь меня.
Это было то, к чему он никак не мог привыкнуть. Став частью качественно новой сущности, рожденной из сплетения сознаний, он в то же время никак не мог освоиться с повседневным употреблением мысленной речи. Для него это было все равно что заниматься любовью и видеть, как сквозь бархатную кожу просвечивает скелет.
Теперь он понимал, почему Континент-Побратим, набирая силу в торговле, начал сдерживать свою мысленную речь.
Сейчас корабли второго континента стояли в Мойе и по всему Шансарскому Элисаару. Некоторые нацеливались на Вардийский Закорис, Дорфар и Кармисс. Похоже, они сохранили свое сообщество там, на юге, и решили подождать с суждением о войне на Висе. Таким образом, прежние союзы выстояли. Сейчас они разыгрывали братьев по оружию в местах, где возбуждение мало-помалу спадало. Хотя, скорее всего, в Кармиссе шансарское предложение братства примут с распростертыми объятиями. Истрис пострадал, и говорили даже, что он разрушен. Власть, разумеется, пока была у лорда-правителя, но шансарское владычество предполагалось восстановить еще до конца года. Богиня с рыбьим хвостом совершенно вытеснила Лилию. Ашьясми снова стала Ашарой. Что до знамени с Саламандрой, то его сожгли — насмешка судьбы по отношению к огненной ящерице. Однако конец самого Кесара не был отмечен столь же очевидно.
Подумав о Кесаре, Лар-Ральднор не смог не вспомнить о Рармоне. Но опять же, он знал все и о нем — и то, что случилось, и то, что лишь предстояло ему. Судьба, подобно плоти какого-нибудь небесного создания, была прозрачной и позволяла смотреть вперед.
Кстати, с заравийской девушкой, которая, естественно, не умела читать мысли, не возникло проблем. Она, конечно, плакала, когда Лар-Ральднор прощался с ней, и обещала назвать своего будущего сына его именем. Но он знал, хотя и не стал разочаровывать девушку, что она так и не зачала от него ребенка.
Он ехал обратно, напевая песню ланнских холмов, которой давным-давно научил его отец. Магия заняла в его жизни свое место, но кроме нее, было много всего остального. Он знал, что молод, а земля прекрасна. А также то, что он и вообще все будет жить вечно. Но это он знал еще с трех лет, от Медаси.
— Значит, прощаешься с Таддрой, не так ли? И со мной, который рисковал своей драгоценной шкурой у врат этой проклятой башни? — говорил Туаб-Эй, сидя в винной лавочке Тумеша. — Ну что тебе может дать этот Дорфар? Легкую жизнь, милость короля, хорошую еду и много выпивки... Что все это в сравнении со здравой жизнью, которую ты мог бы вести здесь, с нами, в джунглях, поедая недожаренного оринкса под дождем!
— Пойдем со мной, — ответил Рарнаммон. — Ты заслужил все, что я могу тебе дать.
— Покорнейше благодарю. Здесь я сам себе лорд, а среди лордов буду дерьмом, и знаю это, — Туаб-Эй поковырял кинжалом в подливке. — Там, в башне... какое-то божество прошло через нас. Я чувствовал его крылья. Теперь я верю в богов. Но я пережил это. Галуд говорит, что башня неистовствовала, как живая.
— Возможно, Галуд мудрый человек.
— А еще прокаженные — они почти все исцелились. Даже Джорт подтверждает это.
— Возможно, Джорт...
— Тоже мудрый человек? Ну да. А ты — перчатка на руке богини, — начал злиться Туаб-Эй. — Жрец-король. Герой. Идем со мной, и будь человеком!
Темноволосый человек с желтыми Равнинными глазами смотрел на него, пока Туаб-Эй не опустил взгляд с какой-то неловкой застенчивостью.
— Прощай. Желаю преуспеть в Таддре, — наконец сказал Рарнаммон.
— А тебе — в Дорфаре, ты, ублюдок королевского ублюдка!
Снаружи солнце изливало зной на старую рыночную площадь. Под навесом шла торговля рабами. На миг Рарнаммону, стоящему в тени двери, показалось, что он видит среди них красноволосую женщину. Но, говорят, когда Бандар выставил здесь на продажу Астарис, ее волосы были перекрашены в черный цвет.
Пока Рарнаммон седлал своего зееба, Галуд не спускал с него глаз.
Проехав через весь город, он направился к предгорьям. Мысли его крутились вокруг многих вещей. Где-то далеко сын Яннула едет верхом, как и он сам. А еще где-то сидит на обломке скалы та женщина, которую он встречал в Ольме — Сафка, дочь Амрека. Но эти видения-откровения постепенно отступили, а может быть, оказались скрыты от него чьей-то более мощной силой личности.
Город Рарнаммона исчезал за спиной Рарнаммона, сына Ральднора. Его трепет угасал, терялся в пройденных милях. А впереди уже слышался барабанный бой Дорфара.
Иногда ему хотелось не слышать этого зова. В другие дни он тревожил его. Время чуда миновало, никто не может всю жизнь оставаться на такой высоте. Разве он не размышлял когда-то в Ланне о том, что там ему нечего делать, а в нем самом нет ничего, позволяющего задавать вопросы о смысле жизни? Видения, которые открыли ему так много, странным образом оставили его близоруким в других отношениях. Глупо теперь упрямиться или уходить в сторону. В Дорфаре всегда присутствовало колдовство.