Ребенок же был очень аккуратно и умело прооперирован, став евнухом. Он воспитывался на задворках Иоли и вскоре стал достаточно женственным, чтобы сойти за девушку — разумеется, кроме интимных ситуаций.
При умелом содействии принц-король Эмел вполне мог в один прекрасный день вернуть себе трон Истриса. Однако, зная, чем он стал, нетрудно было предсказать, что долго он там не задержится. Ужасная правда могла вскрыться, и тогда Ральднор, так долго прозябавший в стороне, шагнет через него к своей славе.
Кесар освободил Ральднора от многих моральных ограничений. Эм Иоли не задумывался над этим, но он давно уже не был тем, кто пришел в отчаяние, слыша крики рабов на горящих галерах в Тьисе. Урок оказался усвоен, и скрытая жестокость стала чертой его характера. Он выучился бессердечию у своего повелителя — но для Кесара оно было лишь средством достижения цели, и сами по себе чужие страдания никогда не забавляли его.
Ральднор же получал удовольствие, причиняя боль другим, о чем и предстояло сейчас узнать ланнской потаскушке.
Должно быть, в Дорфаре уже идет снег...
Здесь снега не было и в помине. Лето длилось гораздо дольше, а зима так и не наступала.
Они прошли через горы по древнему ущелью. С дорфарианской стороны этот проход хорошо охранялся. Тут и там на скалах виднелись сторожевые башни, из скал же и высеченные, ощетинившиеся копьями. Даже вступив на землю Таддры, путники еще долго натыкались на дорфарианские посты. Однако Каал Закорианец был известной личностью — он уже не раз ходил этой дорогой, и всегда с правильными паролями и бумагой с печатью совета Анкиры. Там его держали за шпиона Повелителя Гроз. Что ж, это было почти правдой. В Вольном же Закорисе считали, что Каал работает на короля Йила. Таким образом, он мог беспрепятственно ходить туда и обратно, иногда в одиночку, иногда со слугами. На этот раз с ним были два телохранителя и раб.
Телохранители были довольно светлыми Висами — такой оттенок кожи часто встречался в Зарависсе или Кармиссе. Раб выглядел чуть-чуть темнее — возможно, из дорфарианцев. Похоже, он часто бывал ленив, непослушен или попросту неосторожен, за что его приходилось непрерывно бить. Его лицо покрывала корка из ссадин и запекшейся крови, а на спине сквозь дыры в лохмотьях виднелись старые следы кнута. На щиколотках у него болтались цепи, достаточно свободные, чтобы переставлять ноги. Он тащил поклажу, перед ним шел первый телохранитель, а сзади — второй охранник и сам Каал, который время от времени щелкал раба по спине хлопушкой с длинным языком, вообще-то предназначенной для мух.
Пройдя ущелье, они добрались до Тумеша, затем резко свернули на запад. Лучшим способом передвижения по джунглям Таддры всегда считался сплав на плотах по рекам. Увы, эти пути постоянно зарастали водяной зеленью. До того, как Йил со своими войсками вторгся в Таддру, реки регулярно очищались и были вполне удобны для сплава. Однако в последние десятилетия эта земля предпочитала быть непроходимой со всех направлений. Итак, найдя реку и плоты, Каал и его люди продолжили путь.
Солнце почти не показывалось из-за крон деревьев, увитыми лианами и гигантскими папоротниками. Речная вода, цвета патоки и густая, как суп из рептилий, была совершенно не годна для питья. Горные хребты северного Виса почти скрылись из виду, лишь изредка мелькая в просветах меж деревьями.
С утра до вечера они погибали от жары. Ночь была прохладнее, но все равно не позволяла расслабиться, пугая звуками ночной жизни джунглей.
А в Дорфаре, должно быть, уже холодно и идет снег...
Самое первое избиение предназначалось для маскировки.
— Сами понимаете, мой лорд, кто-нибудь может вас узнать, — с усмешкой заявил Каал, когда они поднялись в холмы за Корамвисом, — Но под синяками и кровью это будет непросто даже для вашего сиятельного брата.
Его сковали, тем не менее пятеро кармианцев на всякий случай вцепились в него со всех сторон. Даже из такого положения Рармон смог применить пару приемов, так что один из солдат заорал и отлетел прочь с выбитой коленной чашечкой. Но оковы на ногах сказывались очень сильно. В конце концов Рармон смирился и позволил Каалу избить себя — зачем оттягивать неизбежное?
Каал обрабатывал Рармона без всякой жалости, даже ногами — это была плата за удар, полученный от него во дворце.
Когда маскировочные отметины начали подживать, избиение повторилось. Позже к этому добавились и другие развлечения. Каждую ночь, разбив лагерь, они привязывали Рармона поодаль от костра. В первый же вечер Каал принес ему лепешку с куском сушеного мяса и положил так, чтобы до нее нельзя было дотянуться. После нескольких попыток Рармон бросил это дело и больше не обращал на еду никакого внимания. Закорианец остался недоволен. Ему заплатили за то, чтобы он доставил пленника в Вольный Закорис, как подарок Йилу от Кесара. Кармианцы же намекнули ему, что если Каал будет так вести себя и дальше, то рискует привезти своему королю лишь мертвое тело. Поэтому пленника надо было хоть иногда нормально кормить, и Каал делал это, скрипя зубами.
Рармон не оправдал его ожиданий. Каалу пришлось прибегнуть к менее утонченным пыткам, но и здесь он был вынужден сдерживать себя, боясь уменьшить ценность подарка слишком сильными повреждениями. Любимой его выходкой было нанести неглубокую рану где-нибудь на руке или бедре и останавливать кровь солью. Когда порез немного заживал, Каал снова вскрывал его, причем следил, чтобы линии идеально совпадали. Иногда вместо соли он использовал уксус.
Кармианцев, которых Рармон прежде никогда не видел, все это ничуть не трогало. Сидя у костра, они играли в кости и не обращали ни малейшего внимания на развлечения Каала. Они рисковали жизнью, отправляясь в королевство Йила, но таков был приказ Кесара.
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебя отвязал? А еще, я так думаю, мечтаешь убить меня, — говорил Каал. По мере приближения к Вольному Закорису к нему вернулся его закорианский выговор. Поэтому он больше не называл раба Рармоном, выговаривая его имя как что-то вроде «Рурм» с невнятным придыханием на конце. — Мечтаешь убить меня медленно, да, Рурм? Кусочек за кусочком?
Но он ошибался. Рармон не испытывал желания убивать своего мучителя. Он ощущал лишь привычную серую ненависть, смешанную с омерзением, и внутренне сжился и с тем, и с другим. Сжиться с болью было даже проще — к этому его приучила еще Лики. Он не сопротивлялся даже в мыслях. Весь его прежний опыт подсказывал — в случае отречения побои заканчиваются скорее.
День ото дня вокруг было одно и то же — свет, приглушенный массой листвы; густая потеющая растительность, среди которой все реже и реже попадались хижины на сваях и скудные поля; реки и лесные тропы, где ему, солдатам и Каалу приходилось ножами прорубать себе путь; даже пытки были одни и те же. Рармон потерял счет времени. Он был уверен лишь в том, что в Междуземье и на восток уже пришла зима. Наверное, их путешествие длилось месяца два...