«Как прост рецепт… Коктейль из нового аромата и платья приправить томлением весны, добавить чуточку уверенности, насыпать горстку одобрения… К месту рассказанная история, будоражащая воображение двадцатилетней девочки, – и вуаля, мадам и месье, можно дегустировать!
Он опешил, конечно же… Первый раз за многие годы я увидела Рому растерянным, не знающим, что сказать и сделать. Разумеется, в конце концов он взял себя в руки, рассыпался перед ней в комплиментах, но, нужно отдать ему должное, быстро понял, что это все не то, что с ней это неуместно. И тогда сменил тактику. Водил ее по мастерской, делая вид, что разговаривает с нами обеими, показывал картины, а она, маленькая дурочка, смотрела на него такими глазами, что моему маленькому petit diable, сидящему за левым плечом, оставалось только довольно потирать лапки.
Мне все удалось. Внезапная блажь с визитом к ортопеду выглядела вполне естественной, и, кажется, даже Мансуров ни о чем не догадался. Как и Кристина, вошедшая четверть часа спустя после моего возвращения якобы от врача и обнаружившая прелестную троицу, такую живописную, совсем в стиле полотен ее мужа: старую развалину, брюнета с лицом героя и маленькую девочку в голубом, тоненькую, просвечивающую, словно эльф.
Я поняла по ее лицу, что она не узнала замарашку, ревущую возле кафе, – не узнала даже тогда, когда я напомнила ей о пари. Как недоверчиво она рассматривала ее, удивленно расширяя глаза, и как великодушно признала мою полную победу! Если бы она знала, к чему я иду, то вряд ли сохранила бы свое великодушие.
Вот только одно тревожит меня… Грусть, которую я ощущаю, глядя на эту девочку, не входила в мои планы. Моя нежданная находка – пластичная масса, из которой мне вполне по силам слепить то, что требуется. В меру податлива, управляема и предсказуема. Никакого внутреннего стержня. Или я ошибаюсь?
Как она обрадовалась, когда я похвалила ее, чтобы она держалась при нем раскованнее. Как засияла, преобразилась, расцвела недоверчивой благодарностью. А затем отыграла свою роль как по нотам – не напрасно же я готовила ее в течение последних месяцев! „Умница Марта“, – так говорил мне последний муж, и он был совершенно прав.
Сегодня я сделала большой шаг, почти гигантский. Дальше придется ступать осторожно, семеня, как балерина, чтобы не испортить то, что так удачно складывается по моей воле».
«Невероятно!»
Юлька закружилась по комнате, подняв руки вверх, воображая себя танцовщицей. Но тут старый шкаф, неодобрительно наблюдавший за ней, исподтишка выставил угол, и она, конечно же, врезалась в него.
– Ой-ей-ей!
Задрав подол, Юлька, морщась, рассмотрела место удара. Синяка пока не было, но она чувствовала, что быть ему синим, с лиловой каймой, в тон ее платью, которое с этого вечера она решила считать счастливым. Подумав о прошедшем вечере, она тут же выкинула из головы синяк и перестала сердиться на шкаф.
Потому что именно в нем, в этом счастливом платье, она встретила Его! Юлька поднесла к лицу запястье, втянула в себя слабый аромат, витавший над кожей. Теперь этот запах будет связан с их встречей, разговорами, его улыбкой… «Попрошу старуху, чтобы она разрешила мне взять духи еще раз. Нет, не разрешит! Возьму без спроса».
Они провели у Мансурова в мастерской почти три часа! Точнее, она провела, потому что вскоре после их прихода Конецкая спохватилась, что забыла зайти к какому-то удивительному специалисту, делавшему обувь ей на заказ и жившему по соседству. Заохала совершенно по-старчески, и на миг Юльке даже стало жаль ее, особенно когда она бросила взгляд на старухины ноги, костлявые, в замшевых ботинках.
Она уже решила, что сейчас им придется уйти, и от этого всю ее жалость смыло в одну секунду, но тут как-то само собой сложилось, что Марта Рудольфовна пойдет одна и вернется буквально через двадцать минут. «Нет-нет, не нужно меня провожать!» Они с художником настаивали, но старуха обиделась – кажется, заподозрила, что к ней относятся покровительственно. И в итоге уковыляла, а они с Романом остались вдвоем.
Господи, как он на нее смотрел! Она, конечно, запомнила его лицо по тем фотографиям, что показывала ей Конецкая, но в жизни он оказался еще лучше. В густых волосах у него заплелась седина, в уголках глаз были мелкие-мелкие морщинки, делавшие его мужественное лицо добрее. Художник! Талантливый художник, которого знает вся Москва! Ну хорошо, пусть не вся, а только образованная Москва, просвещенная Москва, к которой сама Юлька благоразумно себя не относила.
Она не запомнила, о чем они говорили так долго – почти весь вечер. В памяти осталось чувство полета и нереальности происходящего, пока они были вдвоем, которое не нарушилось даже с приходом Марты Рудольфовны. Зато реальность громко заявила о себе, когда в мастерскую поднялась миниатюрная женщина с голубыми глазами, тонкими руками и такими крошечными пальчиками, словно ее недавно превратили из мышки в женщину, и превращение завершилось не до конца.
– Кристина, моя жена, – познакомил их Мансуров, и тут Юлька поняла, что все происходящее с ней – взаправду.
Только в грубом реальном мире у невозможно прекрасных художников могли существовать маленькие жены с невинным и в то же время внимательным взглядом. С одной стороны, это не могло не огорчать. С другой, свидетельствовало о том, что у ее так внезапно начавшейся сказки может быть продолжение! Жена была старая, наверное, лет тридцати пяти, а может, даже и сорока – Юлька знала, что к такому возрасту люди уже не умеют любить и от их семейной жизни остается только добротная привычка. Когда Марта Рудольфовна увела Кристину «посекретничать», Роман даже не возражал, и он не посмотрел вслед жене «долгим взглядом», как пишут в женских романах, – а это означало, что он к ней равнодушен. Вместо этого он посмотрел на нее, Юльку! И сделал ей такое предложение, от которого она потеряла дар речи…
– Что?! – ахнула Кристина. – Портрет?!
Роман нахмурился, отвел взгляд, пытаясь скрыть смущение. Собственно, ничего такого, из-за чего стоило бы ахать, в его словах не заключалось. Он всего лишь упомянул мимоходом, что собирается написать Юлин портрет – он уже мысленно видел его и чувствовал знакомое лихорадочное нетерпение перед работой, которое последние годы совсем не приходило к нему.
– И с каким же букетом ты собираешься ее писать?
Он удивленно вскинул брови и посмотрел на жену так, чтобы она поняла – вопрос крайне неуместен. Хотя в действительности уже знал, что у Юли в руках будут ландыши – тонкий, хрупкий цветок, воплощение поэтичности. Нежный, как она сама.
– Пока не решил.
Кристина быстро заморгала и отвернулась. Роман огорченно посмотрел на нее, хотел сказать что-то утешающее, но взгляд споткнулся на косточках бюстгальтера, пропечатавшихся под тонким платьем, и Мансуров промолчал. Его оскорбляли подобные бросающиеся в глаза свидетельства принадлежности жены к полчищу глупых женщин, пользующихся лифчиками.