Она еще раз перечла письмо королевы. Затем сна сказала:
— Хорошо.
И совершенно спокойно, указывая Гуинплену на портьеру, отделявшую их от галереи, она проговорила:
— Выйдите отсюда.
Окаменевший Гуинплен не трогался с места.
Ледяным тоном она повторила:
— Раз вы мой муж, — уходите.
Гуинплен, опустив глаза, словно виноватый, не вымолвил ни слова и не пошевельнулся.
Она прибавила:
— Вы не имеете права оставаться здесь. Это место моего любовника.
Гуинплен сидел как пригвожденный.
— Хорошо, — сказала она, — в таком случае уйду я. Так вы мой муж? Превосходно! Я ненавижу вас.
Она встала и, сделав в пространство высокомерный прощальный жест, вышла из комнаты.
Портьера галереи опустилась за ней.
Гуинплен остался один.
Один перед теплой ванной и неубранной постелью.
В голове его царил полный хаос. То, что возникало в его сознании, даже не было похоже на мысли. Это было нечто расплывчатое, бессвязное, непонятное и мучительное. Перед его взором проносились рой за роем леденящие душу образы.
Вступление в неведомый мир дается не так-то легко.
Начиная с письма герцогини, принесенного грумом, на Гуинплена одно за другим обрушилось столько неожиданных событий, час от часу непостижимее. До этой минуты он словно спал, но все видел ясно. Теперь, так и не придя в себя, он вынужден был брести ощупью.
Он не размышлял. Он даже не думал. Он просто подчинялся течению событий.
Он продолжал сидеть на кушетке, на том самом месте, где его оставила герцогиня.
Вдруг в глубокой тишине раздались чьи-то шаги. Шаги мужчины. Они приближались со стороны, противоположной галерее, куда скрылась герцогиня. Они звучали глухо, но отчетливо. Как ни был поглощен Гуинплен всем происшедшим, он насторожился.
За откинутым герцогиней серебристым занавесом, позади кровати, в стене внезапно распахнулась замаскированная расписным зеркалом дверь, и веселый мужской голос огласил зеркальную комнату припевом старинной французской песенки:
Три поросенка, развалясь в грязи,
Как старые носильщики ругались.
Вошел мужчина в расшитом золотом морском мундире.
Он был при шпаге и держал в руке украшенную перьями шляпу с кокардой.
Гуинплен вскочил, словно его подбросило пружиной.
Он узнал вошедшего, и тот, узнал его.
Из их уст одновременно вырвался крик:
— Гуинплен!
— Том-Джим-Джек!
Человек со шляпой, украшенной перьями, подошел к Гуинплену, который скрестил руки на груди.
— Как ты здесь очутился, Гуинплен?
— А ты как попал сюда, Том-Джим-Джек?
— Ах, я понимаю! Каприз Джозианы. Фигляр, да еще урод впридачу. Слишком соблазнительное для нее существо, она не могла устоять. Ты переоделся, чтобы прийти сюда, Гуинплен?
— И ты тоже, Том-Джим-Джек?
— Гуинплен, что означает это платье вельможи?
— А что означает этот офицерский мундир, Том-Джим-Джек?
— Я не отвечаю на вопросы, Гуинплен.
— Я тоже, Том-Джим-Джек.
— Гуинплен, мое имя не Том-Джим-Джек.
— Том-Джим-Джек, мое имя не Гуинплен.
— Гуинплен, я здесь у себя дома.
— Том-Джим-Джек, я здесь у себя дома.
— Я запрещаю тебе повторять мои слова. Ты не лишен иронии, но у меня есть трость. Довольно передразнивать меня, жалкий шут!
Гуинплен побледнел.
— Сам ты шут! Ты ответишь мне за это оскорбление.
— В твоем балагане, на кулаках, — сколько угодно.
— Нет, здесь, и на шпагах.
— Шпага, мой любезный, — оружие джентльменов. Я дерусь только с равными. Одно дело рукопашная, тут мы равны, шпага же — дело совсем другое. В Тедкастерской гостинице Том-Джим-Джек может боксировать с Гуинпленом. В Виндзоре же об этом не может быть и речи. Знай: я — контр-адмирал.
— А я — пэр Англии.
Человек, которого Гуинплен до сих пор считал Том-Джим-Джеком, громко расхохотался.
— Почему же не король? Впрочем, ты прав. Скоморох может исполнять любую роль. Скажи уж прямо, что ты Тезей, сын афинского царя.
— Я пэр Англии, и мы будем драться.
— Гуинплен, мне это надоело. Не шути с тем, кто может приказать высечь тебя. Я — лорд Дэвид Дерри-Мойр.
— А я — лорд Кленчарли.
Лорд Дэвид вторично расхохотался.
— Ловко придумано! Гуинплен — лорд Кленчарли! Это как раз то имя, которое необходимо, чтобы обладать Джозианой. Так и быть, я тебе прощаю. А знаешь, почему? Потому что мы оба ее возлюбленные.
Портьера, отделявшая их от галереи, раздвинулась, и чей-то голос произнес:
— Вы оба, милорды, ее мужья.
Оба обернулись.
— Баркильфедро! — воскликнул лорд Дэвид.
Это был действительно Баркильфедро.
Улыбаясь, он низко кланялся обоим лордам.
В нескольких шагах позади него стоял дворянин с почтительным, строгим выражением лица; в руках у незнакомца был черный жезл.
Незнакомец подошел к Гуинплену, трижды отвесил ему низкий поклон и сказал:
— Милорд, я пристав черного жезла. Я явился за вашей светлостью по приказанию ее величества.
Оба обернулись.
— Баркильфедро! — воскликнул лорд Дэвид.
Это был действительно Баркильфедро.
Улыбаясь, он низко кланялся обоим лордам.
В нескольких шагах позади него стоял дворянин с почтительным, строгим выражением лица; в руках у незнакомца был черный жезл.
Незнакомец подошел к Гуинплену, трижды отвесил ему низкий поклон и сказал:
— Милорд, я пристав черного жезла. Я явился за вашей светлостью по приказанию ее величества.
Та ошеломляющая сила, которая привела Гуинплена в Виндзор и в течение уже стольких часов возносила все выше и выше, теперь снова перенесла его в Лондон.
Непрерывной чередой промелькнули перед ним все эти фантастические события.