Дорогу ты из кино вспомнил? В лесу, да? Ас­фальтовую? — въедливым голосом уточнил папа.

Лина хихикнула.

Из кино, — буркнул Блинков-младший. — А в чем дело?

Там нет дороги, Митек, — сказал папа.

Глава IV. ЭТО УЖЕ НЕ КИНО

Ни одной? — не поверил Блинков-млад­ший.

— Асфальтовой — ни одной на сотни километров вокруг, — подтвердил папа. — От Ванавары до места взрыва трое суток хода по тропе Кулика. Это не птица, а фамилия — Леонид Ку­лик, первый ученый, который начал всерьез ис­кать метеорит. Но тропы там тоже нет. Тропа Ку­лика — просто направление, путь по болотам и тайге.

Ну, киношникам необязательно все снимать, как было, — промямлил Блинков-младший. Он понимал, что спор проигран.

Вот именно! — безжалостно сказал папа. — Можно снять сибирскую тайгу в Америке, можно сляпать на компьютере пиявок из Черного Масла, можно наврать, что русские запускают этих пия­вок под кожу людям...

Блинков-младший с укором посмотрел на папу. Нашел время воспитывать! Сейчас опять скажет: «Тебе не противно смотреть фильмы, в которых русских изображают подлецами?»

А я знаю стихи про Тунгусский метеорит, — пришла на помощь зеленоглазая. — Прочитать?

Еще бы! Обожаю стихи! — соврал Блинков- младший и приготовился терпеть. Стихи все же лучше, чем воспитательные разговоры.

Центр паденья, — объявила Лина.

...На перевале я, разбив второй

Свой сухопутный лагерь,

Пошла кружить по цирку гор

Вокруг Великой котловины;

Сперва — на запад, десять километров

Пройдя по гребням гор;

Но бурелом на них

Лежал уже вершинами на запад.

Огромным кругом обошла

Всю котловину я горами к югу;

И бурелом,

Как завороженный,

Вершинами склонился тоже к югу.

Я возвратилась в лагерь

И снова по вершинам гор

Пошла к востоку,

И бурелом вершины все свои

Туда же отклонил.

Я силы напрягла и вышла снова к югу,

Почти что к Хушмо;

Лежащая щетина бурелома

Вершины завернула тоже к югу...

Сомнений не было:

Я центр паденья обошла вокруг!

Струею огненной из раскаленных газов

И хладных тел

Метеорит ударил в котловину

С ее холмами, тундрой и болотом

И, как струя воды,

Ударившись о плоскую поверхность,

Рассеивает брызги

На все четыре стороны,

Так точно и струя

Из раскаленных газов с роем тел

Вонзилась в землю и произвела

Всю эту мощную картину разрушенья.

Лина замолчала. Стучали колеса, покачивался вагон, таинственно чернел шар Бандуры. Блинков-младший поймал себя на том, что рот у него рази­нут и язык вывалился. Стихи были так себе. Что он, стихов не знает? «Я вас любил, любовь еще, быть может...» или «У попа была собака». А эти даже без рифмы. И не про любовь. Были бы про любовь, тогда понятно, девчонкам про любовь нра­вится. А так — непонятно. Зачем Лина учила наи­зусть эту географию: пошла к востоку, пошла к югу?

— Ты сама сочинила! Это про тебя! — догадался Митька. — А говорила-то! «Вы такие герои, а я дальше Красноярска не была!..»

Лина спрятала глаза и как ни в чем не бывало объяснила:

Хушмо, или еще говорят Хушма, — это речка.

Знаю, — остыл Блинков-младший. — При­токи Подкаменной Тунгуски Кимчу и Хушмо. Над ними и рвануло. На высоте пять тире десять кило­метров. Мы тоже кое-что перед отъездом почитали.

В купе без стука зашла проводница Маруся, увидела, что ящик с Ученой Бандурой открыт, и на всякий случай отступила за порог.

Чай будете? — спросила она, сверля Банду­ру глазами. — А почему в темноте сидите?

Будем. Нам так нравится, — по порядку от­ветил папа.

Почему нравится? Вампиры вы, что ли? Со­лнца боитесь?

Нет, мы истории рассказываем. Садитесь, — подвинулся папа.

— У меня работа, — отказалась Маруся. — Щас чаю вам принесу.

Она без всякой необходимости достала горсть мелочи, рассыпала и стала собирать, заглядывая Бандуре под колесики.

У Маруси были сложные отношения с изобрете­нием академика Лемехова. С одной стороны, она боялась Бандуру. С другой — считала своим дол­гом за ней приглядывать. Собрав мелочь, она вста­ла в дверях на безопасном расстоянии от Бандуры и спросила:

— Вот вы ученый, хотя и ботаник. Как считае­те, погода сама портится или потому что спутники запускают?

Папа вздохнул и стал отвечать. Маруся не слу­шала. Ей просто хотелось понаблюдать за подозри­тельной Бандурой.

Лина заскучала и ушла к себе. Митьку не позва­ла, да он и не пошел бы, потому что стеснялся Ли-ниной соседки. В купе с ней ехала сморщенная ма­ленькая японка лет, наверное, ста. Она смешно разговаривала: «Рина», «Врадивосток» вместо «Ли­на» и «Владивосток» и угощала всех серебристыми пилюльками, уверяя, что из-за них и прожила так долго. Но была совсем дряхлая. Блинков-младший боялся дышать с ней одним воздухом. А то невзна­чай кашлянешь и заразишь старушку чем-нибудь безвредным для молодежи и смертельно опасным для столетних японок.

Папа из вежливости отвечал на Марусины во­просы, Маруся зевала в ладошку. А Блинков-млад­ший думал про Лину, про столетнюю японку и опять про Лину, про ее стихотворение. «Лежащая щетина бурелома...» Сказано, как нарисовано: сразу видишь сломанные кусты, ветки, деревья, и все повалены в одну сторону. Как щетина у щетки.

И тут до него дошло.

Пап, — спросил он, перебив лекцию о бобо­вых растениях, которую Маруся все равно не слу­шала. — Пап, а сколько могут пролежать повален­ные деревья?

Смотря какой они породы, какой там кли­мат... — обстоятельно начал папа. — Если ты про те деревья, которые повалил метеорит, то Кулик почти двадцать лет спустя их еще видел и фотогра­фировал. Но уже к середине века картины сплош­ного вывала не наблюдалось.

А по-человечески? — попросил Митька.

Что-то сгнило, что-то сгорело в лесных по­жарах. А отдельные стволы лежат до сих пор, но вокруг уже вырос новый лес.