Маленькая толпа с вертолетно крутящимися над нею граблями накатывала, Блинков-младший помахал Всеволоду рукой…
И все свернули на боковую дорожку.
— Пойма-а-ал! — гнул свое лысый Витя.
Непонятная погоня сразу же скрылась за деревьями. Блинкову-младшему показалось, что в последний момент перед тем, как повернуть, лысый Витя посмотрел на него тяжелым запоминающим взглядом.
Директора Ботанического сада Эдуарда Андреевича всегда показывали по телевизору к Восьмому марта. В Ботанический сад приезжала телебригада с телеведущим, телеоператором, телегримером, который припудривал носы Эдуарду Андреевичу и телеведушему специальной телепудрой, чтобы носы не блестели. Ну и, само собой, с телеводителем, который их привозил в телемашине.
— Уважаемые телезрители, — говорил в телекамеру припудренный Эдуард Андреевич, — работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов.
И больше сказать ему было, в общем, нечего. Но телеведущим не нравилось, что Эдуард Андреевич так ясно и коротко все сказал. Они говорили:
— Эдуард Андреевич, это все правильно, но ужасно скучно. На вас, любезнейший Эдуард Андреевич, смотреть — мухи дохнут. Вы лучше просто, своими словами, расскажите, как вы тут работаете в Ботаническом саду, какие у вас трудности и радости. А потом я вас спрошу: «А много у вас тюльпанов, всем хватит?», а вы мне: «Двести пятьдесят тысяч!»
— Молодой человек, — отвечал телеведущему Эдуард Андреевич. — Тридцать лет назад я стал директором Ботанического сада, и снимать телепередачу к Восьмому марта ко мне приехал молодой телеведущий. Тогда были другие времена. Тогда очень заботились о том, чтобы люди в телевизоре говорили не своими словами, а нужными словами. Поэтому молодой телеведущий привез бумагу, в которой было написано, что я должен сказать.
И Эдуард Андреевич доставал эту историческую бумагу. «Уважаемые телезрители, — было написано там. — Работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов».
— С тех пор я тридцать лет повторяю эти слова, — торжественно говорил Эдуард Андреевич, сверкая очками. — И еще никто не сказал, что я шучу, лгу или кого-нибудь оскорбляю. Все говорят: «Как вы солидно выступили. Ясно и коротко». А тот молодой телеведущий теперь ваш телеминистр.
Такой осторожный был этот Эдуард Андреевич.
Так он и разговаривал у себя в кабинете с милицейским старшим лейтенантом. В стиле «Уважаемые телезрители» и так далее — повторять, надеюсь, не надо.
В конторе, кроме них двоих, совершенно никого не было. Все ушли к оранжерее помогать или просто сочувствовать. И Эдуард Андреевич там успел побывать. У него порезанные пальцы, большой и указательный (на правой руке, если это кому-нибудь интересно), были толсто перебинтованы и торчали, как рогатка. Из этой рогатки он все время целился в старшего лейтенанта.
— Уважаемый товарищ старший лейтенант, — говорил Эдуард Андреевич и целился. Казалось, он сейчас наденет на пальцы резинку и стрельнет в милиционера бумажной пулькой. — Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование вверенного мне хозяйства. Естественно, что когда бой стекла оранжерейного пятимиллиметрового составляет четыре с половиной тысячи квадратных метров, это ненормальное функционирование. И тут уже часть моей ответственности ложится на вас. Если вы найдете правонарушителей, мы сможем взыскать с них стоимость умышленно испорченного имущества и восстановить нормальное функционирование.
— Будем искать, — уныло говорил старший лейтенант.
— Нет, я хочу, чтобы вы осознали, — напирал Эдуард Андреевич. — Я как директор несу ответственность за нормальное функционирование…
На Блинкова-младшего они только посмотрели — и все. Как будто муха залетела. Старший лейтенант, наверное, решил, что это директорский внук, а директору и решать было не надо, он знал, что это блинковский сын. Даже не спросил: «Что тебе, Митя?»
Блинков-младший сел у двери на стул для самых скромных посетителей и достал машинку Николая Александровича. У вас, мол, свои, большие и важные дела, а у меня свои, маленькие и неважные. Кричать я не кричу, в уборную не прошусь, и можете не обращать на меня внимания.
Между тем старший лейтенант уже третий раз выслушал, что Эдуард Андреевич несет ответственность за нормальное функционирование. Неизвестно, сколько раз он это выслушал до того, как пришел Блинков-младший, только терпение у него лопнуло.
— Ну что вы как ребенок, — сказал он, кивнув для наглядности на Блинкова-младшего. — Точно цен я не знаю, но четыре тысячи метров стекла — это же десятки тысяч рублей. Вы считаете, человек, у которого есть такие деньги, станет бить стекла?
— Считаю, — страстно сказал Эдуард Андреевич. Если бы он так не считал, у него просто не осталось бы надежды.
Старший лейтенант говорил, в общем, то же, что и Николай Александрович: богатый преступник не станет сам бить какие-то стекла. Он для этого наймет мелкую шпану. Милиция и поймает в лучшем случае шпану, а со шпаны много денег не возьмешь.
Этот старший лейтенант начинал нравиться Блинкову-младшему. Вежливый такой, не то, что милицейский курсант Васечка, который совершенно по-хамски увел Кузину на дискотеку. А этот сидит себе, слушает в семьсот девяносто девятый раз, что Эдуард Андреевич как директор несет ответственность. И не потому, что боится, как бы Эдуард Андреевич не нажаловался милицейскому начальству. Он просто дает человеку выговориться, он понимает, что у человека несчастье.
Блинков-младший вспомнил про форменный галстук. На старшем лейтенанте была другая форма, с тельняшкой в разрезе тужурки. Галстуком там и не пахло, это была форма для погонь и схваток, и незнакомый даже Блинкову-младшему пистолет в открытой кобуре очень шел к такой мужской форме. Блинков-младший решил, что пистолет, наверное, «Гюрза» — новейший, мощный. ТТ, который любит братва из преступных группировок, просто мухобойка по сравнению с «Гюрзой».
И еще ему понравилось, что старший лейтенант, рассеянно слушая Эдуарда Андреевича, поглядывает то на дверь, то за окна. Контролирует обстановку.
Ох, непростой это был старший лейтенант, и Блинков-младший решил, что если показать ему галстук, он, пожалуй, не станет говорить «Что тебе, мальчик?» и «Иди отсюда, мальчик». Решил и показал. Так потихоньку, из кармана, и старший лейтенант, прикрыв глаза, дал понять, что все видел.
Блинков-младший ни слова не говоря вышел со своей машинкой в приемную.
Там было интереснее, чем у Эдуарда Андреевича. В его директорском кабинете не на что было посмотреть, кроме пыльных гербарных планшетов и пыльной Большой Ботанической Энциклопедии в пыльных шкафах. А в приемной жил волнистый попугайчик Андреич, который уже десять лет учился говорить свое имя, и подоконник был заставлен живыми цветами, и висел фотоплакат, который Нина Су подарила старшему Блинкову, а уж он от греха подальше отнес его на работу и передарил секретарше. Вполне приличный был плакат, Нина Су там держала виолончель, но маме он все равно не понравился.