Где я?!
Маша подползла к ней, собираясь сказать: «На яхте. Пока ничего страшного», – но вовремя вспомнила про свое сотрясение мозга. Проглотив уже повисшие на кончике языка слова, она молча обняла девочку и вытерла ее мокрое лицо найденной в кармане авиационной кепочкой.
По палубе заметался луч фонарика: Ганс наконец-то догадался посветить. Стало видно, что проснулись не все. Парень, на вид Машин ровесник, стоял на четвереньках, ошалело мотая головой, еще один с бледным лицом вцепился в фальшборт. А трое спали. Девочка с косичками, в совершенно залитых водой толстых очках, некрасивый краснолицый парень с созревшим прыщом на носу и взрослая девушка баскетбольных размеров. Маша подумала, что с ней будет много возни.
Между тем проснувшаяся девочка цеплялась за Машу, как будто ее топили, и кричала ей под мышку:
Мамочка! Ой, мамочка, домой хочу!!! Маша заставила ее подняться и, балансируя
на качающейся палубе, потащила девчонку в каюту. Это было рискованно, впрочем, так же, как и оставлять ее на палубе. В каюте с ней ничего не будет, если яхта не перевернется, а с палубы растерявшегося от страха человека может смыть только так.
Там в рундуках спасжилеты! – крикнул Маше в спину Петрович. – Выключатель у трапа, справа!
Стаскивая девочку по узкому крутому трапу, Маша поняла, почему сюда не занесли спящих: это ж мучений сколько.
Брат-1 безмятежно дрых, отвернувшись носом в угол. Маша столкнула его на пол и подняла полку. Вместо жилетов там обнаружился оранжевый тюк с надписью «ПСН-8». Спасательный плотик. Неплохо запасся Петрович… Брат-1, сидя на полу, тер заспанные глаза. Разглядел Машу и побледнел:
Тыне…
«Всех разбудили», – опять едва не сболтнула Маша, но вовремя спохватилась и отскочила к другому рундуку. Обещанные Петровичем спасательные жилеты оказались на месте. Она стала нанизывать их на руки.
Тонем?! – сообразил брат-1.
Маша пожала плечами и с жилетами в охапке бросилась из каюты, оставив девочку на попечение родственничка.
Шторм бесновался. Светящаяся в темноте пена расчертила море в косую линейку. Мамочки, это уже все шесть баллов! Маша стала раздавать спасательные жилеты. По палубе скакал Петрович, будя спящих красавиц забортной водой и пинками. Очкастая, как оказалось, уже не спала, но подняться не сумела – ее укачало. А «баскетболистка», встав, без команд повисла на вантах, опасно свесившись над водой, чтобы сместить центр тяжести. Видно, ходила на парусниках.
Яхта шла с сильным креном на левый борт, и Петрович загнал пассажиров на правый, к «баскетболистке». Маша и двое мальчишек повисли рядом с ней, еще двое кулем валялись у фальшборта, цепляясь за что попало. Очкастую Ганс повел в каюту.
Луна скрылась за тучами. Единственной яркой точкой в безбрежной, грохочущей, качающейся темноте была освещенная картушка компаса. Петрович, щурясь в ночь, стоял у штурвала. Его подсвеченное снизу лицо казалось зверским, как у монстра в ужастиках.
Ходовых огней Петрович так и не включил, хотя видимость упала до нуля. Это и вообще опасно, а в шторм – смертельный риск: надвинется из темноты теплоход, раздавит яхту, как скорлупку, и не заметит. Впрочем, едва ли теплоход появился бы в такой опасной близости от берега.
В борьбе со штормом мало героического. Висишь, как сосиска в мясном магазине, пружинишь ногами, когда яхта, сорвавшись с волны, ухает вниз. Ледяная вода хлещет в лицо, ледяная вода под одеждой, и в тебе не меньше литра ледяной солонейшей воды – наглоталась. Холод пробирает до костей, в голове одна куцая мыслишка: не сорваться бы!
Висение за бортом продолжалось уже не меньше часа. Маша поделила пополам, потому что в такой обстановке всегда тянет преувеличить. Все равно паршиво. Руки застыли и онемели, пистолет в насквозь мокром плаще хлестал по бедру. Может, выбросить его от греха подальше? Неизвестно, как будет на базе, позволят ли ей остаться одной, а раздеться-обсушиться надо. Еще заметит кто-нибудь, хоть «баскетболистка»… Они-то добровольно проглотили сонные таблетки. Хотят увидеть своего преподобного. Или нет, преподобный в Корее.
Пистолет Маша не выбросила просто потому, что боялась отпустить руку и свалиться в море. А поразмыслив еще, решила оставить оружие. На нем не написано, что там всего три патрона, к тому же захватить в заложники какую-нибудь местную шишку можно и с двумя. Один выстрел – поверх голов, для острастки, а потом – ствол ему в морду и скомандовать: «Все назад!»… Маша позавидовала «баскетболистке»: она здоровенная и взрослая, ее бы сразу послушались. Ладно, подождем. Захват заложника и прочее кино – это на крайний случай. А пока молчать, молчать. Сотрясение мозга у меня.
Может быть, ей показалось, но качка стала меньше. И ветер ослабел. Точно, ослабел! Крен уменьшался. Опытная «баскетболистка» первой спрыгнула на палубу и кивнула Маше, мол, хватит, без нас обойдутся. Маша замотала головой. Она не могла разжать руки. «Баскетболистка» поняла и, подхватив ее за талию, помогла сойти на палубу. Руки все равно не разжимались.
– Свело, – заметила «баскетболистка» и стала растирать Машины окаменевшие кулаки.
В руках защекотались горячие иголочки. Маша по одному разжала пальцы. Ладони пекло и дергало. Судя по всему, с них слезла кожа, но рассмотреть в темноте Маша не могла.
Небо предрассветно серело; стали заметнее светящиеся барашки на волнах, а между небом и морем как будто вырезали широкую полосу и залили черной краской. Яхта подходила к обрывистому берегу.
Яркий свет вдруг полоснул по борту, по зарифленному парусу. Маша ослепла. Прожектор показался ей огромным, такими в кинохронике высвечивали вражеские самолеты в ночном небе. Чуть погодя второй прожектор вспыхнул по носу, проложив на воде блестящую дорожку. Когда темные круги у Маши в глазах растаяли, она сквозь прищуренные веки посмотрела на дорожку и увидела, что чем ближе к берегу, тем ниже волны. Приплыли. Бухта.
Прожектор вильнул, показывая на причальную стенку. Она была бесконечно длинной, как будто здесь швартовались супертанкеры. Гигантскими грибами торчали впаянные в бетон чугунные кнехты. Тихо ужасаясь, Маша прочитала большие полустертые буквы:
Б А 3 А № 4
Таинственное братство казалось огромным и могущественным.
Комнатка была чуть побольше купе в вагоне. На ум сразу приходило монашеское слово «келья», тем более что в углу, как икона, висел портрет молодого улыбчивого корейца. Преподобный, конечно. Прочая обстановка навевала уныние: тумбочка, стенной шкаф, книжная полка с десятком брошюрок, отпечатанных на великолепной белейшей бумаге. Из-за этого к брошюркам не хотелось прикасаться. Все интересное издают на газетной бумаге, его и так прочтут. А белая идет на справочники, книжки для малышей и отстойные буклеты вроде «Всенародный Трехлетний Юбилей Надуйбанка».