Он встревожился, заглянул ей в глаза.
- Что бы ты хотела делать? Куда идти?
Она смеялась.
- От вас - никуда, мой повелитель.
- Но ведешь такие речи.
- Я так долго вас ждала!
- Дождалась!
- Теперь хотела бы быть вместе с вами все время.
- Ты со мной.
- Иногда и там, где никто не подозревает.
- Ты встречала меня в тронном зале.
- Это слишком торжественно. Женщине хочется иногда простых радостей.
- Сама кормишь сына. Какая радость может быть проще?
- В самом деле. Но это тоже радость высокая.
Он удивлялся все сильнее и сильнее. От торжественного до простого, от высокого... куда же от высокого? К низкому?
- Я приняла ислам, но еще сохранила в себе воспоминания о своих праздниках. Только что наступил Новый год.
- Для неверных.
- В вашей столице чтятся все веры. Я знаю, что флорентийский посол устраивал торжественную встречу Нового года в своем дворце. Там были и приближенные вашего величества. В воскресенье будут праздновать венецианцы.
- Пусть празднуют.
- Мне хотелось бы побывать там с вашим величеством.
Эта женщина, которая только что надела самое дорогое в истории человечества платье, посягала на еще большее! Безмерно поражая его своим ясновидением, она сказала:
- Вы подумали о подаренном мне платье, ваше величество? Успокойтесь. Жена сельджукского султана Гияс эддине-Кей-Хюсрева Гюрджи-хатун, поклонница великого Руми, заплатила за поднесенный ей рубин сто восемьдесят тысяч диргемов. А разве Османы не победили сельджуков? И разве есть что-либо невозможное для Османов?
- Но то, что ты просишь, невозможно, - сурово сказал султан. - Моя любовь к тебе безгранична, но только в моем мире, не в чужом.
- Разве ваша столица - чужой мир?
- Есть требования власти, перед которыми бессильны и султаны.
- Вы не будете там султаном.
- А кем же я буду?
- Ну, - она задумалась лишь на мгновение, - ну... морским корсаром, разбойником, может, молодым зурначи - это уж как вам пожелается. Луиджи Грити устраивает в своем доме новогодний маскарад, там все будут переодеты, с лицами, закрытыми масками, никто не узнает, кто вы и кто я.
- И ты хотела бы туда?
- А разве вы не хотите доставить маленькую радость своей Хуррем? Ведь сказано: "И Аллах... дал встретить им блеск и радость".
Сулейман снисходительно хмыкнул. Эта женщина имеет неосторожность ссылаться на святую книгу.
- Там сказано, - терпеливо напомнил он: - "Терпи же терпением хорошим..." и еще сказано: "И, поистине, он тверд в любви к благам!"
Хуррем только тряхнула волосами, не собираясь проигрывать в состязании даже такому знатоку Корана, как султан, хотя не имела никаких надежд на победу. Но и султан еще не до конца знал, с кем имеет дело!
- "А что даст тебе знать, что такое она? - скороговоркой спросила Хуррем. - А что даст тебе знать, что такое ночь могущества? Ночь могущества лучше тысячи месяцев".
- "Это не слова поэта. Мало вы веруете!" - строго сказал Сулейман.
- "И не слова прорицателя. Мало вы припоминаете!" - немедленно ответила ему Хуррем.
Эта женщина могла бы вызвать восхищение даже у мертвого!
Султан долго молчал.
- Мне надо подумать.
Хуррем ластилась к своему повелителю, обнимала его шею тонкими руками, щекотала ухо поцелуями.
- Я проникла в книгохранилище вашего величества, развернула все двадцать платочков и парчовых платков из "Мухаммедие" Языджи-оглу, и прочла всю сокровищницу ислама, и видела на одной из страниц следы дыма, выходившего из сердца Языджи-оглу от горячей любви к богу. Так я думала о вас, ваше величество, разыскивая истоки вашей бесконечности в истории. Если же мы пойдем на маскарад, я обещаю прочитать там всю "Иллях-наме" великого суфия Аттара, ибо почему-то хочется верить, что вы любите меня так же, как Хоррем-шах любил маленького своего раба Джавида.
- Но я не хочу, чтобы ты сгорела, как Джавид, - пробормотал испуганно Сулейман, чувствуя, что эта непостижимая женщина ведет его так же уверенно, как маленький эфиоп ведет огромного султанского слона.
Так осуществился странный каприз Хуррем, и в воскресенье ночью среди трехсот гостей блестящего Луиджи Грити, переодетых в удивительнейшие костюмы, появились, охраняемые несколькими десятками переодетых дильсизов, высокий, широкогрудый корсар в широченных белых шароварах, в синей сорочке, в узкой безрукавке, шитой золотыми кручеными шнурами, в красной чалме с целым снопом перьев над нею, закрытый чудовищной маской каннибала, а рядом с ним маленькая гибкая цыганочка, вся в красном, с узенькой маской на лице, оставлявшей незакрытыми ее выразительные уста, которые щедро дарили улыбки на все стороны. Огромный зал в роскошном доме Грити был убран в строго античном стиле. Ничего лишнего, белый мрамор, белые статуи, низкие резные белые столы и ложа возле них для гостей. Напитки и кушанья подавали в серебряной посуде дивной чеканки. Даже у султана не было такой посуды. Из-за моря прибыли по вызову Грити венецианские актеры во главе с Анджело Мадуном лишь затем, чтобы показать в лицах историю любви Амура и Психеи. Грити, одетый толстым пашой, закрытый красной маской, выпустив из-под маски свои толстенные усы, усыпанные золотыми блестками, переходил от гостя к гостю, приветствовал, угощал, развлекал. У корсара спросил, не смог ли бы тот уступить ему свою цыганочку, но ответила сама цыганочка, заявив, что своего корсара она не променяет даже на райские врата. Любовь Амура и Психеи сменилась танцами молоденьких турчанок, одетых столь прозрачно, что мужчины забыли даже о крепком вине, которое Грити наливал с подлинно купеческой щедростью. Но все же и за всем этим гости не забывали наведываться к ложу, на котором возлежал обладатель красной чалмы, чтобы хоть намеком выразить ему свое уважение, словно бы ни для кого не было тайной, кто скрывается в этом одеянии и кто его спутница, переодетая цыганочкой. Несколько раз подходил и любимец султана Ибрагим, наряженный молоденьким хафизом, в скромном зеленом одеянии, с зеленой узкой маской на глазах, белозубый и красногубый. Он осмотрительно держался поодаль от цыганочки, не затрагивал ее ни словом, ни взглядом, обходил опасливо, даже Сулейман заметил это не без удовлетворения и шутя прочитал газель Хамди Челеби о красавице и ходже: "Поймала она ходжу-заде в капкан, сказала: "О ты, что зажигаешь огонь на току душ, о друг, ты захватил меня и скрутил, как жгут, о друг, ты потерял рассудок от ночной черноты моих волос, даже без крыльев сердце летит, точно птица, ты схитрил и выпустил любовь, и попала она в капкан".
Затем цыганочка вскочила на стол, между редкостной серебряной посуды (правда, попорченной, с точки зрения правоверных, изображениями голых людей, птиц и зверей), и звонким голосом стала читать "Иллях-наме" персидского суфия Аттара. О том, как на грандиозном банкете при дворе шаха гурганского Хоррем-шаха знаменитый поэт Фахр, автор поэмы "Вис и Рамин", прочитал свои прекрасные стихи, и опьяневший шах подарил ему любимого мальчика-раба по имени Джавид. Но Фахр знал, что утром, протрезвившись, шах пожалеет о своем подарке. Поэтому он, желая сохранить раба для шаха, запирает мальчика в погреб, куда есть только один вход - через дверь в полу у трона. Ключ при двух свидетелях отдает придворному вельможе. Утром Хоррем-шах, узнав о поступке поэта, хвалит его за великодушие. Он берет ключ, идет в погреб и... находит там лишь кучку пепла. Ночью упала свеча, загорелся тюфячок, на котором спал Джавид, и все сгорело.