Исполинской темной тучей, соединившись с тучами небесными, двинулось на Мохачское поле турецкое войско. Завывали боевые трубы, гремели султанские барабаны, кожу которых всю ночь сушили на кострах войсковые дюмбекчи. Гремели пушки, свистели стрелы, холодный ветер шел от тысяч сабель, взлетавших в смертельных взмахах, а надо всем царил ливень, какого еще не видел свет. Ливень приводил в смятение венгерских воинов, они слепли и терялись в нем, тогда как турки не обращали на него внимания, их не пугало ничто, ибо ради этой битвы, ради убийства, грабежей и добычи, шли они сюда несколько месяцев из далекого далека, поэтому они бесстрашно били в правое крыло Франья Бачаньи и Яноша Тахи, в крыло левое Петера Переньи, в центр, возглавляемый самим Палом Томори. Стонала земля под стотысячным мусульманским войском. С чувством животного бессмертия, не осознавая возможной гибели, исламские воины слепо лезли вперед под неистовый вой имамов: "Иллях, иллях, Мухаммедум ресулях!" Прорывались сквозь потоки небесных вод зеленые обвисшие знамена, возле каждого из них выкрикивался обет пророка и падишаха: "Кто умрет в этот час, получит в раю напитки, вкусные яства и будет почивать с благоуханными гуриями! После разгрома врага три дня даются на грабежи, а наиболее отличившимся будет роздана в собственность земля!" Казалось, уже ничто не сдержит эту нечеловеческую силу, но вот за ливнем незаметно вылетели из-за венгерской пехоты всадники во главе с самим королем. Они сияли железом, силой, несли сияние на кончиках своих мечей, шли в смерть, как лучи света в темную ночь. От их страшного удара турки раскололись на два крыла, и хоть султанские пушки ударили по коннице в упор и сам король был дважды ранен, могучая лавина не остановилась, налетела с разгона на анатолийский булюк [84] , а тридцать два самых отважных воина стали пробиваться к тому месту, где окруженный железной, непробиваемой цепью телохранителей, на вороном коне стоял в золотом панцире Сулейман. Только трое из них с копьями смогли добраться до самого султана. Сулеймана спас от смертельных ударов лишь крепкий панцирь да широкий ятаган, которым он в последний миг закрыл лицо, а тем временем пешие янычары перерубили сухожилия у коней венгерских витязей, и они упали под безжалостные сабли. Все было кончено. Голову архиепископа Пала Томори поднесли султану на конце длинного копья. Король Лайош, от ран и страха такой бледный, что это заметно было даже в дождевых сумерках, убегал вслед за недобитыми своими воинами, но убегать можно было разве что в Дунай либо же в прибрежные топи. Конь занес короля в бездонную трясину. Сраженный то ли турецкими стрелами, то ли пулями из аркебузов, конь упал, придавил своим телом короля. Лайош попытался высвободиться, но трясина всасывала его все сильнее и сильнее, а издыхающий конь вдавливал всадника все глубже и глубже, пока тот не захлебнулся в черной холодной жиже. Бесславно и позорно погиб сам, втягивая в трясину поражения и порабощения мужественный народ, который, никогда никому не покорялся, который еще недавно имел отважных королей, - об одном из них, Матьяше Корвине, пели и на Мохачском поле перед битвой:
Наш Матьяш король над королями,
Долго он господствовал над нами.
Управлял он многими землями,
И умел он ладить со врагами.
Даже турки спесь свою забыли
И челом ему усердно били,
Чтоб полки его к ним не ходили
И пашам разгрома не носили.
Уже и после разгрома под Мохачем, после того, как вельможи послушно поднесли султану ключи от столицы Венгрии Буды, в древних столицах Вышеграде и Эстергоме сражались отважные воины против турок и не сдали крепостей, а Беч на Тиссе стоял так, что османцев полегло под ним больше, чем под Мохачем, но все равно судьба земли была уже решена. Перед султанским красным шатром зарубили две тысячи пленных, из их голов соорудили чудовищную триумфальную башню. Сулейман сидел на золотом троне и раздавал милости. Прежде всего одарил великого визиря Ибрагима пером с огромным бриллиантом на тюрбан. Потом велел окутать кафтанами всех, кто отличился в битве. Поинтересовался, жив ли старый янычар Абдулла Тозлу, призвал его к себе, спросил, что ему, султану, теперь делать дальше.
- Мой султан, - сказал янычар, - теперь гляди хорошенько, чтобы свинья вновь не опоросилась.
Сулейман рассмеялся и наградил старого воина кошельком с золотом. Был щедр и добр. К шатру привезли головы семи венгерских прелатов, возглавлявших войско. Сулеймановы вельможи плевали на них, бранили, называли именами пап Льва, Адриана, Климента, Александра, Юлия, насмехались:
- Займем Буду и пойдем на Рим!
- Вторая после Царьграда столица Европы в наших руках!
- А еще будет третья и десятая, да пошлет аллах могущество своему воинству!
Принесли и голову короля Лайоша. Сулейман велел наполнить ее мускусом и ватой, украсить черным сандаловым деревом и золотом и отправить как ценнейший трофей в Стамбул, в султанскую сокровищницу, а пока произнес над нею печальные слова:
- Да смилуется аллах над этим юношей и да покарает богомерзких советчиков, которые предали его в его неумении. Я пошел на него с войском, но не имел намерения сократить его властительский век. Ведь он едва вкусил утех жизни и власти. Да упокоится душа его.
В ту же ночь исчез султан, а вновь родился грустный, застенчивый поэт Мухибби, который от глубины сердца желал полететь к милой Хуррем, одуревший от любви, хотел бы сетью ее локонов пленить птицу своего сердца в розовости ее красоты, призывал Хасеки прийти и прогуляться в хрустальном дворце своего сердца, писал:
Не спрашивай Меджнуна о любви: он очарован.
Не надейся, что тайну откроет тебе Ферхад: это только сказка.
Спрашивай меня о знаках любви - я расскажу тебе.
Милая моя, станешь свечой, а твой милый - мотыльком.
И она, не слыша стонов и хрипа умирающих на Мохачском поле, не видя пирамиды из отрубленных голов перед шелковым шатром Сулеймана, мгновенно пошлет ему в ответ на его стихи свои стихи, пронизанные любовью и тоской:
Моему пронзенному сердцу нет на свете лекарств.
Душа моя жалобно стонет, как свирель в устах дервиша.
И без лица твоего милого я как Венера без солнца
Или же маленький соловушка без розы ночной.
Пока читала ваше письмо, слезы текли от радости.
Может, от боли разлуки, а может, от благодарности.
Ведь вы наполнили чистое воспоминание драгоценностями внимания,
Сокровищницу сердца моего наполнили ароматами страсти.
Но это письмо Сулейман прочитает лишь тогда, когда, поставив королем Венгрии Яноша Заполью, будет идти от Пешта до Сегеда по голодной, разоренной, разграбленной дочиста земле, где за меру ячменя давали два, а за меру муки четыре золотых дуката, а в это самое время султанские вельможи делили между собой награбленных овец - великому визирю досталось пятьдесят тысяч, а его неизменному финансовому советнику Скендер-челебии двадцать тысяч. В столицу Венгрии Буду, где Сулейман отдыхал после похода в окруженном лесом королевском дворце, пришло письмо Роксоланы с горькими словами упреков за подарки Гульфем.