– Вертолет. Куда делся Рис?
Я никакого шума еще не слышала, но я научилась доверять Дойлу: если он говорит, что слышит, значит, слышит. Слух у него лучше человеческого и лучше, чем у большинства прочих стражей. Наверное, наследие его темных предков.
Я села и оглянулась на стеклянную стену дома, хотела позвать Риса, но он уже возник в проеме скользнувших в стороны стеклянных дверей. У Риса кожа лунно-белая, как и у меня, но на этом сходство заканчивается. Грива белоснежных, вьющихся мелкими кудрями волос спадает ему до пояса, обрамляя мальчишески-красивое лицо, которому суждено быть мальчишеским вечно. Единственный глаз сияет тремя цветами: голубым, васильковым и цветом зимнего неба. Второго глаза Рис лишился очень давно. Порой он носит повязку, прикрывающую шрамы, но с тех пор как понял, что меня его шрамы не смущают, он редко дает себе труд ее надевать. Шрамы покрывают щеку, но до полных притягательных губ не доходят. Таких красивых губ я больше ни у кого видела. Рис всего пяти с половиной футов роста – самый маленький чистокровный сидхе из всех, кого я знаю. Но каждый дюйм его тела – сплошные мускулы. Видимо, он стремился наверстать недостаток роста избытком физической формы. У всех стражей мускулатура развита прекрасно, но Рис – один из немногих, кто похож на культуриста. И только у него одного мышцы брюшного пресса выступают "кирпичиками". Перед упомянутым прессом и немного ниже страж держал стопку полотенец, за которыми и пошел в дом, и только когда он бросил их на мой шезлонг, я увидела, что его плавки остались в доме.
– Рис! Ты в своем уме?
Он ухмыльнулся:
– Плавки такого размера – это самообман. Это людской способ оставаться нагим, не обнажаясь полностью. Я уж лучше буду просто голым.
– Если кто-то из нас будет совершенно голым, они не смогут опубликовать снимки, – сказал Дойл.
– Задницу они вполне могут печатать хоть на первой полосе, а фасад я им не покажу.
Я посмотрела на него с внезапным подозрением:
– И как ты собираешься это устроить?
Он расхохотался, запрокинув голову и широко открыв рот, с такой искренней радостью, что даже день просветлел.
– Спрячу в твоем роскошном теле.
– Нет, – отрезал Дойл.
– А как вы собираетесь обеспечить им достойное зрелище? – спросил Рис, уперев руки в боки. Нагота его совершенно не смущала. Язык его тела не менялся, что бы на нем ни было надето – или не было надето. А Дойла нам два дня пришлось уговаривать надеть стринги. Он никогда не разделял привычку двора к наготе.
Дойл встал, и мне пришлось признать, что Рис прав – настолько точно цвет крошечного лоскутка ткани совпадал с тоном кожи стража. Если не знать, как великолепен обнаженный Дойл, можно было подумать, что на нем ничего не надето. Со спины он и вовсе казался почти таким же голым, как Рис.
– Я – в этом, – процедил Дойл, – и это на публике.
– Миленько, – ухмыльнулся Рис, – но если мы хотим, чтобы репортеры перестали подкрадываться со своей техникой к окнам спальни, нам надо играть честно. Мы должны обеспечить им зрелище. – С этими словами он развел руки в стороны и повернулся ко мне спиной, предоставляя полный обзор. Без плавок, которые нарушали бы чистые линии его фигуры, вид был явно лучше. Задница у него была великолепная, не то что у большинства культуристов. В погоне за мускулами многие избавляются от жира до последней капли, так что тело совершенно утрачивает округлость. Мускулы надо слегка прикрывать, сглаживая очертания, или они выглядят просто некрасиво.
Я тоже расслышала вертолет.
– У нас нет времени, джентльмены. Не хочу, чтобы фотографы опять разбили лагерь в теньке под забором.
Рис бросил на меня взгляд через плечо.
– Если мы не дадим первому из бульварных листков то, что им нужно, они оповестят всех, что их надули, и снова полезут на стены. – Он невесело вздохнул. – Лучше пусть моей задницей полюбуется вся страна, чем еще один репортер сломает руку, сверзившись с нашей крыши.
– Согласна, – сказала я.
Дойл глубоко вдохнул через нос и медленно выдохнул через рот.
– Согласен.
Свое недовольство он выразил всем телом. Если Дойл не сумеет играть лучше, чем сейчас, его нужно будет освободить от участия в будущих фотосессиях.
Рис подошел к моему шезлонгу и встал на него на четвереньки, руками упершись в подлокотники. Судя по широченной ухмылке, он сумел примириться с положением дел и даже найти в нем определенные плюсы. Может, он и предпочел бы сбить подлетающий вертолет ко всем чертям, но раз уж нам приходилось играть по чужим правилам – он постарался превратить это в развлечение.
Я невольно пробежала взглядом по его телу, просто не могла справиться с собой. Не могла не посмотреть на него, нависающего надо мной так близко, что можно дотронуться, так близко, что можно... Очень многое можно. Голос у меня слегка подрагивал, когда я спросила:
– У тебя есть план?
– Я думал, мы изобразим для них кое-что.
– А мне ты какую роль отвел? – поинтересовался Дойл. Голос отразил его отвращение ко всей этой ситуации. Ему очень нравилось быть моим любовником, его привлекала возможность стать королем, но внимания публики и всего, что с этим было связано, он терпеть не мог.
– Для тебя места тоже хватит.
Вертолет был уже близко; наверное, только высокие эвкалипты по границе усадьбы скрывали его из виду. Дойл сверкнул улыбкой, внезапной и яркой на его темном лице, будто молния. Он скользнул вперед с грацией и скоростью, которым мне всегда оставалось только завидовать, и оказался на коленях у моего плеча.
– Если так, то я предпочту пить сладость твоих губ.
Рис коротко лизнул мой голый живот, и я вздрогнула и хихикнула. Он чуть приподнял голову и сказал:
– Бывает и другая сладость, ничуть не хуже.
Во взгляде, в выражении лица светились жар и знание, от которых у меня вырвался нервный смешок, а пульс пустился вскачь.
Дойл провел губами по моему плечу. Я взглянула на него и увидела то же темное знание в его глазах. Знание, рожденное ночами и днями, где были только обнаженная кожа, и взмокшие тела, и сбившиеся простыни, и наслаждение.
– Ты все же решил играть. Почему ты передумал? – спросила я слегка дрожащим голосом.
Он шепнул мне прямо в щеку, и от его горячего дыхания я снова вздрогнула:
– Это необходимое зло, и если тебе приходится выставлять себя на всеобщее обозрение, я не могу тебя бросить в беде. – Вновь его лицо озарила та же мимолетная улыбка, что делала его моложе – делала совсем другим. Еще месяц назад я не знала, что Дойл умеет так улыбаться. – Да и разве можно оставить тебя Рису? Только Богиня знает, что он натворит, если дать ему волю.