– Сан Флауэр… Иди ко мне…
Она знала теперь, как приготовить ему дозу из травок, какие наркотики принести, как ласкать его тело. А когда появлялся новичок и они совершали ритуал, именно Сан Флауэр приходила с сестрами первая и поливала того теплым маслом, приветствуя приход нового члена секты. Ее ловкие пальчики готовили новеньких для остальных. Мун очень гордился ею и давал лишние таблетки. Было странно, как переменилась ее жизнь, наполнившись яркими красками, людьми, которых она любила и которые любили ее. От проклятого одиночества прежней жизни не осталось ничего. Энн забыла всех их, и когда вдруг весной Мун, потрогав живот своей подружки, сообщил, что у нее будет ребенок и она не сможет пока участвовать в ритуалах, девушка заплакала.
– Не плачь, малышка, любимая… Ты должна приготовиться к более великому ритуалу, мы все будем с тобой, когда этот маленький лунный лучик пронзит небеса и снизойдет к тебе. Но до тех пор…
Мун уменьшил ей дозу, хотя и разрешал курить марихуану сколько угодно. Он смеялся, когда у нее удвоился аппетит. Ребенок уже начал шевелиться, когда она как-то вышла на улицу и увидела лицо, показавшееся знакомым по прошлой жизни. Но Энн не поняла, кто это.
Задумчивая, она вернулась к Муну.
– Я видела кого-то знакомого.
Это не взволновало его, они все видели людей, которых когда-то знали, – мысленно, сердцем, а иногда и реально. Его жена и ребенок погибли в катастрофе – разбились в лодке. И Мун из Бостона приехал сюда. Мысленным взором он видел жену и ребенка очень часто, особенно во время ритуалов, и то, что Сан Флауэр увидела знакомого, ничуть не удивило его. Это признак того, что она переходит на более высокий уровень, и ему стало приятно. А ребенок, его часть, возвысит ее еще более.
– И кто это был, детка?
– Я не знаю, не могу вспомнить имя. – Вечером он дал девушке одну редкую таблетку, и имя Иисус запало ей в голову. Но Энн не была уверена, что это именно он.
Мун улыбался; он даст ей побольше грибов и еще таблетку, но ей надо оставаться чистой ради ребенка. Надо поддерживать ее просветленный дух. Но сейчас она не должна воспарять слишком высоко, это испугает малыша. В конце концов, ребенок принадлежит им всем, братьям и сестрам, участвовавшим в его зачатии. Мун был почти уверен в том, что дитя зачато в первую ночь, когда она была главной фигурой ритуала, и потому ребенок станет особо благословенным. Мун напомнил ей об этом, и имя Джон отчетливо всплыло в памяти.
– А ты уверен? – Лайонел недоверчиво смотрел на друга. Джон уже дважды говорил ему это. Три месяца назад они оба, ко всеобщему отчаянию, ушли из университета и поехали в Сан-Франциско искать Энн. Вард отказался от поисков и ничего не хотел знать про дочь, а Фэй и Боб Уэлс испугались, что ребята используют бегство Энн как повод бросить учебу, поехать в Сан-Франциско и присоединиться к голубым, которые жили там совершенно свободно.
Но Лайонел уверял, что Энн наверняка поехала туда. Для сбежавших детей это был рай, хотя он ничего не говорил родителям. Беглецы могут жить там годами, и никто никогда их не найдет и не вернет обратно. Они, словно муравьи, тысячами селились в маленьких квартирках на Хейт-Эшбури, раскрашенных во все цвета радуги, с цветами, ковриками, благовониями, наркотиками и спальными мешками на полах. Тут было их место, их неповторимое время, и Лайонел инстинктивно чувствовал: Энн здесь. Он понял это с самого первого мига, как приехал. Вопрос – как ее найти. Они с Джоном с утра до ночи прочесывали улицы, но безуспешно, и времени осталось уже слишком мало. Они пообещали вернуться в университет к июню, к летней сессии, чтобы восполнить пропущенное.
– Если вы за три месяца не найдете ее, – сказал Боб Уэлс, – бросайте поиски. Она ведь может оказаться в Нью-Йорке, или на Гавайях, или в Канаде.
Но Лай знал, что тот ошибается, Энн поехала сюда искать любви, которой, как ей казалось, она никогда не получала от домашних. Джон был согласен с ним и теперь убежден, что видел ее в полубессознательном состоянии, завернувшуюся в фиолетовую простыню, с венком на голове, со стеклянными глазами. Вряд ли она заметила его, хотя в какой-то момент Джону показалось, что девушка узнала его. Он шел за ней вплоть до старого полуразрушенного дома, населенного целой колонией наркоманов. Запах благовоний вытекал на улицу, на ступеньках сидело человек двадцать, распевая индийские песнопения, держась за руки и тихо смеясь. Когда Энн поднялась на лестницу, они расступились, чтобы дать ей пройти, помогая подняться по лестнице, и седовласый мужчина, ожидавший на пороге, повел девушку внутрь. Это было самое странное зрелище, которое Джону доводилось видеть. Сейчас он пытался объяснить все Лайонелу и описать ее.
– Она очень похожа на Энн, но и другие тоже похожи.
Каждый день они расставались и бродили по Эшбури, а ночью возвращались в комнату отеля, снятую на деньги, одолженные у Фэй. Обычно ребята съедали где-нибудь по гамбургеру и ни разу не зашли в единственный бар гомосексуалистов. Они оставались сами по себе. Утром все начиналось снова. Фэй несколько раз приезжала к ним, но Лайонел объяснил, что она только мешает, выделяясь из толпы хиппи в своих крахмальных блузках, украшениях и чистых джинсах. Она выглядела такой, какой и была: матерью сбежавшего с Беверли Хиллз ребенка, и все разбегались от нее, как крысы. Наконец Лайонел прямо сказал ей:
– Мам, поезжай домой, мы тебе позвоним, если что-то узнаем. Обещаю.
Фэй вернулась домой и занялась фильмом. Она настояла, чтобы Вард взял сопродюсера. Муж слишком много пил, и дела шли из рук вон плохо. Он отказывался говорить с Лайонелом по телефону, когда тот звонил с сообщениями с Хейт-Эшбури, и, едва заслышав голос сына, швырял трубку на рычаг. Это сильно осложняло общение Фэй и Лайонела, и она, разъярившись, поставила отдельный телефон в своем кабинете. Дети тоже избегали Лая, опасаясь отцовского гнева. Сестры никогда не подходили к телефону, по которому он звонил, будто Вард мог узнать, кто поднимал трубку. Они подчинились отцу, а Лайонела отторгли – все, кроме Фэй, любившей сына сильнее прежнего из-за сострадания, собственного одиночества и его безумных усилий найти Энн. Она не знала, как благодарить Уэлсов за помощь Джона. Те, казалось, смирились с ситуацией и любили обоих мальчиков, чего нельзя было сказать про Варда, который не разговаривал с Уэлсами с того самого утра, как Боб выгнал его из своего дома.
Да и в жизни Варда и Фэй тоже происходили перемены. Несмотря на бегство Энн, он поехал с Грегом на суперкубок, уверяя всех, что полиция ее сама найдет, и уж когда найдет, то он ее примерно накажет, поставив в железные рамки лет на десять, пока она не образумится. Он совершенно не знал, что со всем этим делать, и просто удрал с Грегом. На соревнованиях Вард неплохо провел время, а вернувшись домой, удивился, что полиция так и не нашла Энн. В следующие недели уже и Вард ночи напролет ходил по комнате, то и дело кидаясь к телефону, поняв наконец, что все достаточно серьезно. Полицейские со свойственной им тупоголовостью сказали, что, возможно, дочери уже нет в живых, а если она и жива, то им вряд ли удастся ее найти. Тэйеры потеряли сразу двух детей, и Фэй понимала, что ей не оправиться никогда. Пытаясь унять боль, она отдалась работе, но все было безуспешно. Старалась как можно больше времени проводить с близняшками… Но девочки тоже были подавлены происходящим. Ванесса казалась еще тише обычного, и даже Валери стала более покорной и меньше красилась. Ее мини-юбки стали не такими умопомрачительными. Все будто ждали чего-то невероятного, невозможного… И с каждым днем Фэй все больше охватывал страх, что ее младшая дочь мертва.