— Потише, паренек, — произнес мой гость со злой ласковостью. — Я на голову выше тебя и килограмм на двадцать тяжелее, показательный бой устраивать не рекомендую, потому как я тебе шею сверну.Так что до свидания.
Я затравленно переводила взгляд с одного на другого.
— Дима, — начала почти шепотом. — Я тебе объясню…
— Не трудись. — Он еще немного потоптался возле порога и резко бросил:
— Ухожу! Буду жить у мамы.
Хлопнул дверью и исчез, а я заплакала. Сашка продолжал есть суп.
— Помиритесь, — сказал. — Чего ревешь-то. А и не помиритесь, другого найдешь. Такая баба без мужика не останется.
— Заткнись, — сказала я.
— Любишь мужа-то?
— Не твое дело.
Тут я вдруг поняла, что скорее всего стала свободной женщиной, с Димкой и в доброе время говорить было трудно, а уж в данной ситуации просто невозможно. Я вытерла слезы и взяла ложку.
Часов в пять у нас появились гости. Подкатил “жигуленок”, и из него вышли два типа очень подозрительной наружности. На крыльце, где их встречал Сашка, они долго трясли ему руку, хлопали по плечам и даже обнимались. Вид все трое имели бандитский. Увидев меня, мужики присвистнули.
— Ну, Саня, даешь. Где ты ее нашел?
— На дороге. Пришлось подобрать. Марья, собирай на стол, гости у нас.
На столе появились бутылки и закуска. Мужики сели, приглашали меня, хватая за руки, но Сашка неожиданно вступился:
— Она скромница, водку не пьет. — И кивнул мне:
— Иди в переднюю.
Я забилась в угол дивана, чутко вслушиваясь в разговор. Никакого сомнения у меня больше не было: на моей кухне пили уголовники. То, что их трое, наводило на мысль о бежавших. Их ищут, они прячутся, и в такой ситуации жизнь моя, пожалуй, стоит недорого. Я подошла к окну: рамы двойные, вынуть их можно, но шум услышат в кухне, после этого меня могут запереть в подвал или попросту убить.
Я вернулась на диван. Веселье в кухне нарастало. Матерщина, тюремный жаргон, пьяные выкрики. Запели “Таганку” и ударились в воспоминания.
У меня разболелась голова. Лучше всего лечь спать. В комнате я устроиться не рискнула, безопаснее в чулане, от этих подальше, и дверь там на крючок запирается, хотя какой тут крючок… Я взяла белье, одеяло с подушкой и вышла в кухню. Сашка на меня покосился.
— Куда?
— В чулан. Спать хочу.
Он встал, проводил меня и позаботился, чтобы я не смогла удрать: все заперто и ключи у него. Окошко в чулане — собака не пролезет. Я заперлась и легла. Было холодно, пьяные выкрики доносились и сюда, уснуть не получалось. Часам к двум в доме стало тихо. Не успела я вздохнуть с облегчением, как услышала шаги и стук в дверь.
— Кто? — спросила испуганно.
— Я это, — ответил Сашка. — Открой.
— Зачем, уходи. — Я силилась придать твердость своему голосу, но он предательски дрожал.
— Открой, дура, — зло сказал Сашка. — Не трону я тебя.
— Не открою. — Я вскочила, намертво вцепилась в ручку двери и стала тянуть ее на себя.
— Слушай, больная, — вздохнул он за дверью и вроде бы даже покачал головой. — Я тебе русским языком говорю: ты мне без надобности.
— Ага, — не поверила я.
— Ага, — передразнил он. — Твой крючок дурацкий и секунду не продержится.
Что верно, то верно. Я подумала и открыла. Сашка ввалился в чулан, мотало его здорово.
— Здесь спать буду, — заявил он. — Так лучше. Для тебя.
И бухнулся на кровать. Через минуту он уже спал.
Я заперла дверь на жалкий крючок и села рядом с Сашкой. Где-то через час смогла убедить себя в том, что Сашка в самом деле спит, а не прикидывается, и, косясь на него с опаской, обшарила его карманы. Ключей не было, так же, как не было документов или чего-либо еще, что навело бы на мысль, кто он такой. Ясно, что ключи в доме, но идти в кухню я не решилась, а вдруг эти не спят?
Просидев с час и изрядно озябнув, я взяла подушку, переложила ее к Сашкиным ногам и легла к стене. Водкой от него несло за версту, к тому же он начал храпеть, а среди ночи опять забормотал, я чутко вслушивалась, но поняла только одну фразу: “Голову, голову ему держи” — или что-то в этом роде. Ноги у меня были ледяные, я тянула на себя одеяло, а потом прижалась к Сашке. Было стыдно, но так теплее.
Утром мужики сели опохмеляться. Вид имели мятый, угрюмый, были молчаливы, но, выпив и закусив, развеселились пять. У меня с утра болела голова, я готовила за перегородкой и думала, во что умудрилась вляпаться.
К обеду один из гостей, звали его Витюней, съездил в магазин и привез водки, веселье пошло по нарастающей. Меня садили за стол, звали хозяйкой и потчевали водкой. Чтобы отвязаться, я выпила cтопку.
Мужики выходили покурить на улицу, вернувшись, не заперли дверь, поэтому Димка вновь появился неожиданно.
— Что ж тебе дома-то не сидится, паренек? — спросил Сашка. Димка таращил лаза, потом, запинаясь, спросил:
— Это что вообще такое? Я подошла к нему.
— Дима, ты бы ехал домой, а? Я тут с друзьями. — Я смотрела в его лицо и молилась, чтобы он понял. — Ты, Дима, сразу к папе заскочи, объясни, что я здесь, с друзьями. Скажи, Маша праздник устрoила, приехать никак не может. Я должна была навестить его, а теперь никак не могу. Предупреди.
Димка таращился на меня во все глаза.
— Ты слышишь, Дима? — ласково спросила я. В глазах его мелькнуло понимание, и он попятился к двери. За моей спиной возник Сашка, обнял меня за плечи, а Димка пошел пятнами и заорал:
— Обнаглела совсем! — И выскочил из дома.
Сашка заглянул мне в глаза, я разом почувствовала себя очень неуютно, в глубине его глаз было что-то холодное и беспощадное, а я поняла, что не так он пьян, как старался казаться.
— Чего ему надо было, я не понял? — удивился Витюня, с трудом продрав глаза.
— Дурачок какой-то, — ответил Сашка.
Через полчаса возле окон затормозил мотоцикл с коляской, и в доме появился участковый Иван Петрович. Участковым он был еще во времена моего детства, когда я приезжала к бабуле на каникулы. Человек Иван Петрович добродушный и в селе уважаемый.