Урядник проворно умылся, выпил наскоро чайку и – к приставу.
– Вашескородие!.. Имею честь доложить: мадам Козырева сегодняшней ночью убита при посредстве грозы в висок.
По селу Медведеву, от двора к двору шлялась-шмыгала потрясучая Клюка. Проскрипит под окном:
– Хрещеные! Анфису громом убило, – и, спотыкаясь, дальше.
А мальчишки, не расслышав, кричали:
– Анфису Громов убил!.. Анфису убили... Айда! – и неслись к Анфисиному дому.
Туда же спешил и пристав с местными властями. Церковный сторож благовестил к обедне. Отец Ипат, торопясь догнать начальство, крикнул на колокольню:
– Эй, Кузьмич, слезавай! Обедню – ша! К Господу! – и помахал рукой.
Сначала осмотрели открытое окно со стороны сада.
– Какая же это гроза?.. Это, наверно, из ружья гроза... – зло покашливая и пожимая плечами, говорил сутулый чахоточный учитель, Пантелеймон Рощин, приглашенный в понятые.
– Да, да. Факт... Скорей всего... – плохо соображая, согласился пристав; давно не бритое лицо его бледно, он, ежась, горбился, наваченная грудь нескладно топорщилась, болел живот.
Кузнец отпер отмычкой двери. Безжизненная, темная тишина в дому. Открыли ставни. Стало светло и солнечно. Зевак и мальчишек отогнали прочь.
Увидав труп Анфисы, пристав попятился, прикрыл глаза вскинутой ладонью – на солнце бриллиантик в перстне засиял, – затем присел к столу, махнул десятскому:
– Мне бы воды... Холодной.
Анфиса лежала в лучшем своем наряде: голубой из шелку русский сарафан, кисейная рубашка, на плечи накинут парчовый душегрей, на голове кокошник в бисере, во лбу, ближе к левому виску – рана и темной струйкой запекшаяся кровь.
Отец Ипат творил пред образом усердно молитву и все озирался на усопшую. Лицо его одрябло, потекло вниз, как сдобное тесто.
– Помяни, Господи, рабу твою Анфису, в оный покой отошедшую. Господи! Ежели не ты запечатал уста ее, укажи убийцу, яко благ еси и мудр...
Следователя не было – он уехал на охоту в дальнюю заимку, – за ним поскакал нарочный.
– Прошу, согласно инструкции, ничего не шевелить до следователя, – официально сказал пришедший в себя пристав.
Чиновные крестьяне тоже крестились вслед за батюшкой, вздыхали, жалеючи, покашивались на покойницу. За ночь в открытое окно налило дождя, по полу во все стороны дождевые ручейки прошли. Зоркие, ныряющие во все места глаза учителя задержались на скомканной в пробку, обгорелой бумаге. Он сказал приставу:
– Без сомнения, это из ружья пыж.
Пристав, посапывая, несколько согнулся над пробкой, проговорил:
– Факт... Пыж... – и голос его, как картон, не жесткий и не дряблый: хрупкий.
Пристав полицейского дознания не производил: завтра должен приехать следователь. Значит, можно по домам.
Чиновные крестьяне опять покрестились в передний угол, вздохнули и пошли.
– До свиданьица, Анфиса Петровна... Теперича полеживай спокойно. Отстрадалась. Ах, ах, ах!.. И кто же это мог убить?
Ставни закрыли, дверь заперли, припечатали казенной печатью. Шипящий, с пламенем, сургуч капнул приставу на руку. Пристав боли не ощутил и капли той даже не заметил. К дому убитой десятский нарядил караул из двух крестьян.
Пристав возвращался к себе один. Он пошатывался, спотыкался на ровном месте, ноги шли сами по себе, не замечая дороги. Часто вынимая платок, встряхивал его, прикладывал к глазам, крякал. Дома сказал жене:
– Анфиса Петровна умерла насильственной смертью. Дай мне вот это... как его... только сухое... – и, скомкав мокрый платок, с отчаянием бросил его на пол.
После крупного, во время грозы, разговора с сыном Петр Данилыч от неприятности напился вдрызг. Он не пил больше недели, и вот вино сразу сбороло его – упал на пол и заснул. Илья Сохатых подложил под его голову подушку, а возле головы поставил на всякий случай таз.
Петр Данилыч до сих пор еще почивает в неведенье. Спит и Прохор.
Ибрагим тоже почему-то не в меру заспался сегодня. Его разбудил урядник.
– Ты арестован, – сказал он Ибрагиму и увел его.
Илья Сохатых разбудил Прохора. Когда Прохор пришел в чувство, Илья вынул шелковый розовый платочек, помигал, состроил скорбную гримасу и отер глаза.
– Анфиса Петровна приказала долго жить.
– Ну?! – резко привстал под одеялом Прохор. – Обалдел ты?!
– Извольте убедиться лично, – еще сильнее заморгал Илья и вновь отерся розовым платочком.
Прохор вытаращил глаза и, сбросив одеяло, быстро свесил ноги.
– Ежели врешь, я тебе, сукину сыну, все зубы выну... Где отец?
– Спят-с...
– Убита или ранена?
– Наповал злодей убил-с...
– Кто?
– Аллаху одному известно-с... Ах, если б вы знали, до чего... до чего... до чего я...
– Буди отца... Где Ибрагим?
– Арестован...
– Буди отца!! – с каким-то слезливым придыханьем прокричал Прохор. Руки его тряслись. Он принял валерьянки, поморщился, накапал еще, выпил, накапал еще, выпил, упал на кровать, забился головою под подушку и по-звериному тяжко застонал.
– Петр Данилыч!.. Петр Данилыч, да вставайте же... – тормошил Илья хозяина. Тот взмыкивал, хрипел, плевался. – Да очнитесь Бога ради!.. Великое несчастье у нас... Анфиса Петровна умерла.
– Что, что? Где пожар?! – оторвал хозяин от подушки отуманенную водкой голову свою.
– Пожара, будьте столь любезны, нет, а убили Анфису Петровну. Из ружья... в их доме...
– Убили? Анфи...
Хозяин перекосил рот, вздрогнул, какая-то сила подбросила его. Правый глаз закрылся, левый был вытаращен, бессмыслен, страшен, мертв.
– Хозяин! Петр Данилыч!.. – закричал Илья и выбежал из комнаты.
Перекладывали хозяина с пола на пуховую кровать кухарка, Прохор и Илья. У Петра Данилыча не открывался правый глаз, отнялась правая рука с ногой, и речь его походила на мычание.
Илья заперся в своей комнате, на коленях усерднейше молился:
– Упокой, Господи, рабу Божию Анфису... Со святыми упокой!.. – Сердце же его радовалось: хозяин обязательно должен умереть, – значит, Марья Кирилловна, Маша овдовеет. – Дивны дела твои, Господи! – бил в грудь веснушчатым кулачком своим Илья, стукался обкудрявленным лбом в землю. – Благодарю тебя, Господи, за великие милости твои ко мне... Вечная память, вечная память...
Следователь, Иван Иваныч Голубев, приехал к вечеру. Он невысокий, сухой старик с энергичным лицом в седой, мужиковской бороде, говорит крепко, повелительно, однако может прикинуться и ласковой лисой, к спиртным напиткам имеет большую склонность, как и прочие обитатели сих мест. Он простудился на охоте и чувствовал себя не совсем здоровым: побаливала голова, скучала поясница.