Но друзья Эштона, очевидно, догадавшись, что происходит с Пенелопой, заторопились уходить. И каждый из них перед уходом поклонился ей и, пожелав удачи, поцеловал руку. Прощаясь с Брантом, Пенелопа заглянула в его сумрачные глаза. «Да, Олуэн был прав, — подумала она. — Потребуется время, чтобы рана затянулась».
— Олуэн говорит, что все у вас будет хорошо, — прошептала Пенелопа и тут же покраснела, стыдясь своей неуклюжей попытки поддержать этого человека, хотя ее об этом никто не просил.
— Он действительно так говорит?
— Да, поверьте мне. И я подумала, что вам, возможно, станет легче, если вы будете об этом знать.
— Как странно… — пробормотал Брант. — Хотя я не могу сказать, что верю… во все эти чудеса, но мне действительно стало легче. — Он наклонился и поцеловал Пенелопу в щеку. — Не дуйтесь на Эштона слишком долго, дорогая.
Пенелопа молча кивнула, чувствуя, что вся горит от смущения. Эштон же прошел мимо нее к двери и закрыл ее за своими друзьями. Она услышала, что он что-то шепнул Марстону, перед тем как закрыл дверь. А потом… Ей показалось — или действительно в замке повернулся ключ?
Пенелопа повернулась лицом к Эштону — и все заранее заготовленные слова вылетели у нее из головы. Он был так красив… И улыбался ей так, словно был счастлив увидеть ее. Пенелопа внезапно нахмурилась. «Но если он действительно хотел меня видеть, то мог бы прийти в Уэрлок-Хаус. Я-то от него не пряталась», — подумала она.
Эштон увидел, как нежность вдруг исчезла из ее взгляда. И цвет глаз тотчас же изменился — теперь они были скорее зелеными, чем голубыми. «Надо было поцеловать ее, когда она смотрела на меня иначе, — подумал он, тихо вздохнув. — Впрочем, нет — сначала все-таки надо поговорить. А потом можно и поцеловаться».
Эштон опустил в карман ключ, которым только что запер дверь. Он намеревался держать Пенелопу в своем кабинете столько времени, сколько потребуется, чтобы она простила его. А потом он будет долго-долго ее целовать… И не только целовать.
— Я очень соскучился, — сказал он.
— Ты знал, где меня найти! — Пенелопа старалась не растерять свой гнев и не броситься ему на шею, хотя ей ужасно этого хотелось.
— Дорогая, у мужчины тоже есть гордость. — Эштон вдруг уставился на нее с удивлением: — Неужели ты только что закричала на меня?
Она действительно на него закричала, однако признаваться в этом не собиралась.
— Не говори глупости. Леди не кричат, а разговаривают. Ты, кажется, собирался что-то рассказать мне о мужской гордости?
— Видишь ли, гордость иногда заставляет мужчину вести себя глупо. Впрочем, не знаю, насколько глупо, но я внезапно осознал, что ты очень богата. И деньги, и земли, и все прочее… Вот я и захотел хотя бы расплатиться с долгами, прежде чем приду к тебе.
— Ты не был так щепетилен, когда ухаживал за Клариссой. Чем мои деньги отличаются от ее денег?
— Деньги всегда остаются всего лишь деньгами. Но мне не все равно, что ты обо мне думаешь. — Эштон откашлялся. — Мне не все равно, каким ты меня видишь. Я больше не хочу быть в твоих глазах жалким охотником за приданым. При мысли о том, что я ищу богатую невесту, мне всегда становилось не по себе. Когда же я встретил тебя, мне стало ужасно стыдно. Потом ты сожгла те векселя — и с моих плеч словно гора свалилась. Но уже через несколько секунд мне стало ясно, что я в долгу перед тобой, и тогда… Тогда я понял, что должен что-то предпринять.
— Привести в порядок кое-какие дела? Кажется, именно так ты выразился.
— Да. Я решил расплатиться с оставшимися долгами и найти деньги, чтобы отдать тебе за те векселя.
— Но я не хочу, чтобы ты расплачивался со мной за долги своего отца. Это был мой подарок тебе. Из-за этих векселей ты связался с Клариссой и Чарлзом, и я хотела, чтобы ты наконец почувствовал себя свободным. И уж конечно, я не хотела повязать тебя этими долгами.
Эштон шагнул к Пенелопе и положил ладони ей на плечи.
— Теперь я это знаю. Всего несколько минут назад я еще собирался отдать тебе долг, но друзья вразумили меня. Иногда надо просто уметь принять подарок. — Он прикоснулся губами к ее губам. — Спасибо тебе, Пенелопа.
— Пожалуйста. Значит, все дело было в них? В векселях?
— Нет, не только. Я сделал кое-какие инвестиции и ждал результатов. И результаты превзошли все ожидания. — Он улыбнулся. — Теперь я богат.
— Тогда тебе не нужна богатая невеста.
— Да, верно, мне не нужна богатая невеста, но мне нужна ты. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я знаю, что ты не вполне меня понимаешь, но мне хотелось освободиться от долгов и хоть что-то положить себе в карман, прежде чем сделать тебе предложение.
— Тетя Олимпия так мне и объяснила. И меня это объяснение озадачило. Я не могла понять, почему ты по отношению ко мне не можешь вести себя так же, как…
— Потому что ты — другая, — перебил ее Эштон. — Во всех остальных женщинах я видел лишь приданое, не более того. Конечно, я знал, что буду хорошим мужем, верным и добрым, но полюбить тех, за кем когда-то ухаживал, я не мог. И уж конечно, у меня не было никаких чувств к Клариссе. Если бы не эти векселя, я бы давно от нее отвернулся. Но с тобой все не так. Мне казалась невыносимой сама мысль о том, что я презренный охотник за приданым. Я хотел с полным кошельком начать жизнь с женщиной, которую люблю. Хотел, чтобы весь мир знал: я выбрал ее вовсе не из-за денег, но лишь потому, что она та единственная, которая мне нужна. — Он заглянул в ее блестящие от слез глаза и с тревогой в голосе спросил: — Почему ты плачешь?
— Значит, ты любишь меня? — прошептала Пенелопа, бросаясь в его объятия.
— Да, конечно, люблю. — Он крепко обнял ее. — И я собирался прийти к тебе, вымаливать у тебя прощение, ухаживать за тобой…
— О, в том нет нужды. Я тебя прощаю. Может, я не до конца все это понимаю, поскольку мужская логика для меня остается непостижимой загадкой, но я прощаю тебя. И еще… я люблю тебя. Люблю так сильно, что не выразить словами.
— Тогда покажи мне, как ты меня любишь, Пенелопа Уэрлок, — пробормотал он, уткнувшись в ее шею.
— Дверь, — шепнула она, когда он начал расстегивать ее платье.
— Заперта.
— Какой ты самонадеянный…
— Да, ужасно самонадеянный. В следующее мгновение губы их слились в страстном поцелуе. Когда же поцелуй прервался, они направились в сторону кушетки, на ходу срывая с себя одежду. Пенелопа дрожала от желания, и по телу Эштона тоже пробегала дрожь. В тот момент, когда они упали на кушетку, на Пенелопе не осталось ничего, кроме чулок.
Эштон смотрел на нее, задыхаясь от желания, — словно пробежал без остановки много миль. Из груди Пенелопы вырвалось такое же шумное дыхание, а потом, когда он вошел в нее, она протяжно застонала. «Но почему же он делает это так медленно?!» — мысленно закричала она. Ведь ей хотелось огненной страсти, слепой и бурной, как пожар.